«Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март – июнь 1917 года). Борис Колоницкий
Читать онлайн книгу.
устранению «нарушителей закона». Оратор заявил, что разделяет мнение партии, «которая на своем знамени ставила открыто возможность террора, возможность вооруженной борьбы с представителями власти, к партии, которая открыто признавала необходимость тираноубийств». Депутат Государственной думы признал, что поддерживает террористическую тактику нелегальной партии эсеров. Он клеймил «систему безответственного деспотизма» и требовал уничтожения «средневекового режима». В ответ на замечание председателя о недопустимости подобных заявлений с думской трибуны, Керенский пошел еще дальше и уточнил: «Я говорю о том, что делал в классические времена гражданин Брут». Слова депутата Думы были восприняты как публичный призыв к цареубийству. Знакомые Керенского считали, что после подобного выступления он уже никак не сможет избежать ареста, и заранее выражали ему сочувствие. Да и сам лидер фракции трудовиков полагал, что теперь депутатская неприкосновенность его уже не спасет, и говорил друзьям: «Ведь мой арест за последнюю речь принципиально решен. Вопрос лишь в том, как его практически осуществить при моей депутатской неприкосновенности. Если сегодня распустят Думу – завтра, вероятно, меня арестуют»[195]. Такое настроение могло влиять на его действия в дни Февраля: он уже сжег свои мосты, и лишь скорая смена режима позволяла спастись от тюрьмы[196].
Кирьяков назвал выступление 15 февраля «первой исторической уже явно революционной речью»[197]. Тем самым он указывал на особую роль, которую депутат сыграл в перевороте. Керенский накануне Февраля получал письма с просьбами переслать тексты выступлений, запрещенных к публикации, а тысячи машинописных и рукописных копий расходились по стране. Речи распространялись и в виде листовок, издаваемых подпольщиками; немало экземпляров попало в действующую армию. Правые в Думе заявляли, что Керенский – «помощник Вильгельма», и в то же время воздерживались от резкой критики оратора, желая, чтобы лидер трудовиков договорился «до Геркулесовых столбов». Речь Керенского заметили и в Царском Селе. В письме императрицы царю от 24 февраля имеется характерное пожелание: «Я надеюсь, что Кедринского [Керенского. – Б. К.] из Думы повесят за его ужасную речь – это необходимо (военный закон – военного времени), и это будет примером»[198]. Но даже некоторые представители высшего общества воспринимали выступления лидера фракции трудовиков сочувственно: «Сегодня… Керенский сказал много правды, и все мы думаем о многом, как он», – сообщала в своем письме А. Н. Родзянко, жена председателя Думы; ее адресатом была княгиня З. Н. Юсупова[199].
Керенский был самым известным, самым ярким оратором левых, постоянно нарушающим рамки дозволенного. Для радикальной интеллигенции именно лидер трудовиков являлся «их» человеком в Государственной думе. Он был известен многим жителям Петрограда лично, его портреты печатались
Правительство действительно пыталось привлечь Керенского к ответственности, для чего был затребован полный текст его выступления (председатель Государственной думы распорядился исключить это заявление из официального стенографического отчета). Однако Родзянко встал на защиту депутата. Специальное совещание Думы постановило, что подлинным стенографическим отчетом следует считать тот, который разрешен к печатанию председателем Думы. Стенографическая же запись есть только материал для составления отчета, т. е. документ внутреннего распорядка Думы. Поэтому отчет не может быть выдан по требованию административных ведомств – лишь судебная власть уполномочена получать такие сведения. См.:
Переписка Николая и Александры Романовых. М.; Л., 1927. Т. V. С. 215; Переписка правых и другие материалы об их деятельности в 1914–1917 годах // Вопросы истории. 1996. № 10. С. 122.
К истории последних дней царского режима (1916–1917 гг.) / Публ. П. Садикова // Красный архив. 1926. Т. 1 (14). С. 246;