Нет,

      не назову её имя.

      Пусть даже сердце

      листвой опадёт —

      осени смертной

      палою нежностью.

      – Мне,

      мне неизвестно его имя.

      Что мне до имени?

      имя – не плоть.

      – Нет,

      не назову её имя.

      Тайною только

      сердце умрёт —

      осени смертной

      палою нежностью.

      – Мне,

      мне осталось его имя.

      Как с этим именем

      жить мне, Господь?

      Печальны и величественны камни Иерусалима.

      Безмолвные свидетели истории, они —

      горящей памяти громада посреди неумолимой

      реки времён, смывающей века, года и дни:

      ведь город этот неподвластен ей. Он – ей сродни.

      Его бессмертие оплачено божественною кровью.

      Он взглядом неба синего, как вечностью, объят.

      Хоть жизнь в нём новая кипит, но все равно камней безмолвье

      напоминает о былом. Так камни говорят —

      без слов, лишь формою, но тем сильней они звучат.

      Окровавленный

      и измученный,

      Он по камню идёт – горячему.

      Каждый вздох – это боль,

      и не лучше ли

      потушить это солнце палящее?

      Но не тяжесть креста утомительна,

      а печаль —

      из грехов человеческих.

      Но лишь кровью она —

      отмоется,

      и лишь сердцем бездонным —

      искупится.

      И в жестокой толпе,

      бесчувственной,

      в этих взглядах безличных,

      безумных,

      в этих криках —

      на смерть зовущих,

      этот путь – не мгновенье,

      а страшное

      бесконечное

      одиночество,

      в абсолют

      возведённое

      вечностью.

      Бывают ночи – полные видений:

      не сон, не явь – иное бытиё.

      Тогда сознанье, словно остриё,

      пронзает тишину любых сомнений.

      Лишь ночь вокруг – и таинство её.

      Луна, как лебедь в необъятном море,

      сияет серебром из синей мглы.

      А тучи – предсказаньем тяжелы:

      томятся в них сиреневые зори —

      иного мира тайные послы.

      И, прозревая образы-посланья,

      звездою новой сердце возлетит

      туда, где вечность Богу предстоит,

      где наравне и радость, и страданье

      вселенной образуют монолит.

      Великий Дант был полон состраданья

      к влюблённым двум, и мука их сердец —

      не радость ли, не счастья ли венец?

      Любовь сильнее адского терзанья.

      Им