По линиям судьбы читаю,

      как настоящий хиромант,

      а на ладошке капли тают

      дождя, что знает сей обман.

      Изгиб загадочен и тонок,

      что мыслишь – то и говори,

      все разложу сюжетом полок

      и по ступенечкам души.

      Сама запутаюсь в гаданьях,

      споткнусь на лестнице судеб

      и дымкою недосказаний

      всем напророчу сотню лет.

      Серьги-кольца золотые,

      как от солнца обруча,

      взгляды – кони вороные,

      что волнуют сгоряча.

      Взмах ресниц – воронья стая,

      радужка – маслины цвет,

      вот цыганочка какая,

      все сравнения – не грех.

      А в руках – гитарный голос,

      ноты льются как волна,

      струны тонкие как волос,

      а звенят – почти ветра.

      Смех лучистый, песня – нежность,

      и не сводит с губок глаз

      молодой цыган, – и ревность

      закипает в тот же час.

      Цыганка у реки студеной

      глядела в омут-зазеркалье,

      и дно ей виделось – бездонным,

      и отражались дней печали.

      У глаз – увидела морщинку

      и грустный блеск зеленым цветом,

      вдруг рябью проплыла былинка —

      виденье будто сдуло ветром.

      Стряхнув песок с озябших ножек,

      махнула реченьке рукой:

      – Не строй мне неприглядных рожиц,

      пойду за зеркальцем домой.

      А у реченьки студеной,

      на каменьях-голышах,

      девушка-цыганка томно

      мыла рученьки в ключах.

      Распустила черны косы

      да монисты расплела,

      красота – ярка и броска,

      не напраслина молва.

      На рубашке расстегнула

      петелек узорный ряд,

      башмачки легко стряхнула —

      и купаться в водопад.

      Веселится, брызги только,

      нет стесненья – ведь одна,

      а вокруг-то чисто поле

      да отвесны берега.

      Только птицы встрепенулись,

      загалдели на краю:

      – Ох негоже, ох не гоже,

      на реку пускать одну!

      И не зря – за тем обрывом,

      за березовым стволом,

      молодой цыган игриво

      любовался волшебством.

      В ус посмеивался бойко:

      – Будешь все ж моей женой,

      украду одежду только —

      нагишом пойдешь со мной.

      Всыпят нам до болей плетей,

      что мне шишки-синяки,

      будет лучшая на свете

      свадьба, чтобы честь спасти.

      По пыльным улицам брел табор,

      цыганочек пестрела масть,

      в руках и карты, и гитары,

      гаданьем сеют свою власть.

      Бредут, цепляются к народу,

      чумазых деток за собой

      влекут в любое время года

      к ночлегу поздно на постой.

      Пестрят платки, цветасты юбки

      да кофты с чуждого плеча,

      блестят лукавые улыбки,

      бросают взгляды во глаза.

      Заговорят, закружат словом,

      уйдет в гипнабельный всё сон:

      «Позолоти на счастье ручку,

      исполнится всё чередом».

      Разденут дочиста, разуют,

      что тем цыганкам – просто чих,

      уйдут с деньгами, и без злости

      я им во след мараю стих…

      Цыганочка встречала утро,

      надела яркие шелка —

      отец-барон заметил мудро:

      невеста все же хороша.

      И косы в гребешках и лентах,

      и очи