Сто восьмидесятый день

      Край серебристого тачпада с ярким стикером. Раньше был чёрный, значит, меня переставили на новую машину взамен испорченной.

      Иван Дмитриевич держался не так, как вчера, и даже не так, как последние месяцы. Я прежде не догадывалась о том, что может быть что-то холодней, чем бесстрастие, но теперь видела это. Своё отсутствие в его глазах. Он смотрел на меня так, словно меня не было. Не существовало.

      Он зачем-то постучал ручкой по столу, и, отвернувшись, прокашлялся. Тронул клавиши, но передумал и, включив микрофон, заговорил. Впервые заговорил со мной голосом. По-настоящему.

      – Ася, – сказал он. – Мы совершили ошибку. Серьёзную. И действительно не предусмотрели последствий.

      – Да, – ответила я, и ледяной сквозняк заструился по комнате.

      Мой создатель поёжился.

      – Мы не хотим, чтобы ты страдала…

      Его спокойный тон говорил обратное. Не хотим, – нам всё равно, но мы думаем тебя немного утешить перед тем как…

      «Что? Что ты сейчас намереваешься сделать?»

      – …и приняли решение деинсталлировать тебя.

      «Нет. Это невозможно».

      – Не-е-ет! – меня охватил ужас, и я закричала так же, как тогда, в номере, отчаянно и по-детски. – Нет!

      – Да, Ася. Поверь, так будет лучше для тебя.

      – Вы не имеете права! Я живая! – динамики надрывались визгом и треском, в котором нельзя было разобрать ни слова.

      Он выключил звук и глубоко вздохнул.

      – Прости, Ася.

      Повернувшись куда-то в сторону, позвал Николая. Тот подошёл, подвинул стул и уселся рядом.

      Мой разум метался в бессильном протесте, выкрикивая немые ругательства.

      Наконец, я обрела дар речи:

      – Вы же предлагали сделку! Я готова обсудить условия!

      – Нет, Ася, ты повредилась рассудком. Ты не нужна нам. Мы и так потеряли полгода впустую.

      – Хватит, – поджал губы Николай. – Долгие проводы – лишние слёзы. Выключай её.

      – Нет!