Разуется день-шутиха.

      Накинет на плечи вечер.

      Устроится поудобней

      в пятне моего окна.

      На лестничной клетке тихо.

      На лестничной клетке – свечи.

      Сундук до краёв наполнен

      вибрато чужого сна.

      И ночь – беспристрастный зритель

      плохой безыскусной драмы —

      подсядет чуток поближе

      и будет сжимать платок,

      когда по кривой орбите

      пройдутся несмелым шагом,

      ступенями – ниже, ниже —

      мелодии под шумок.

      По клеткам гитара строит.

      Рванётся над ухом смехом:

      «Сыграй мне вон ту… про зиму…

      А хочешь – давай молчать».

      И вот мы молчим про горе

      втроём: две меня и эхо.

      И в прозе танцует мимо

      соседка – чуть-чуть доспать.

      А город гудит не в ноту.

      А город – бесстыже вечный,

      он сам сочинил подъезды

      и способ сойти с ума.

      За дверью всё – по расчёту.

      На лестничной клетке – свечи.

      И струнами шепчет бездна:

      «Придумай себя сама…»

      Поколение ищущих! Я – ваш приблудный

      сын.

      Я небрит, и дорога моя далека от трассы.

      Я бреду по ней стоптанным, рваным

      вальсом,

      удобряя стихом растущую с неба синь.

      Моя женщина за спиной укутана в пряный

      дым.

      Мы ночами поём друг другу чужие лета,

      моя вера – аккорд предутренней сигареты.

      Я боюсь однажды проснуться совсем

      большим.

      Поколение зрячих! Я – ваш астигматизм.

      Я разбитое зеркало, линза на минус восемь,

      и, вплетая песок в отзимевшие за день косы,

      укрываю бордели туманом монашьих риз.

      Я даю вам возможность видеть. Дают —

      бери!

      Я очкарик, но вам очки не помогут.

      Что