А тем же вечером я встретила в коридоре, ведущем в монастырскую библиотеку, грозного председателя ревкома. Мы не виделись больше месяца, и машинально я отметила, что за это время он похудел и стал словно взрослее. Исчезло из глаз удалое веселье, придававшее ему вид мальчишки, ввалились щеки, и весь он выглядел строже, старше, и в глазах его блестел металл.

      – Аркадий Николаевич, – изумилась я, – что вы тут делаете?

      Я вовсе не имела в виду ничего плохого, но Аркадий вспыхнул и опустил голову.

      – Я за книгами приходил, – объяснил он. – У вас великолепная библиотека… мать Марфа разрешает мне…

      Библиотека в монастыре действительно была достойной, богатой трудами не только церковными, но и светскими. Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Байрон соседствовали здесь с житиями святых, а потертые тисненые узоры на корешках, потрепанные уголки вызывали восхищенный трепет своей древностью и так и манили взять их в руки. Я, немного придя в себя, много раз заходила в высокую сводчатую комнату, чтобы хоть ненадолго забыть обо всех печалях. Но красный комиссар – здесь? За книгами?

      – Вы, Александра Андреевна, зря удивляетесь, – словно прочел мои мысли юноша. – Я, к примеру, Гоголя очень люблю. Все уговариваю мать Марфу пожертвовать хоть часть книг для нашей гимназии, для города – не соглашается. Здесь, говорит, читайте, а на вынос не даю…

      Мне на мгновение стало смешно. А потом я подумала, что человек, любящий Гоголя, вряд ли может быть законченным негодяем.

      Мимо нас прошествовала по лестнице грузная сестра Анна и окинула нас суровым взглядом.

      Аркадий Николаевич тихонько вздохнул. Мне стало жаль его, и я хотела уже раскланяться, но он остановил меня:

      – Вы не уделите мне несколько минут для разговора? – спросил он.

      – Что, опять биографию выяснять будете? – насмешливо спросила я.

      – Зачем вы так, Анастасия Андреевна, – после паузы глухо проговорил Аркадий. – Думаете, если большевик – так сразу черт с рогами и души у него нет? Мне давно не случалось побеседовать с умными, образованными людьми… тем более, из столицы. Впрочем, – прибавил он, отступая, – если не желаете, не смею задерживать…

      Да что, в самом деле, не чудище же он, хоть и красный комиссар! Решительно распахнула я дверь в библиотеку…

      Вечерние часы пролетели так быстро, что я опомниться не успела. Казалось бы, едва завязался разговор, как слышу – зовут к вечерней молитве. А мы и поговорить толком не успели! Аркадий Николаевич, оказывается, замечательно знаком был со стихами Пушкина, и мы наперебой читали наизусть любимые строчки. А по поводу Лермонтова горячо поспорили.

      – И все равно я полагаю, что Лермонтов мрачен! – говорил азартно мой собеседник. – И немудрено – ему лет-то сколько было, когда писал? Самый возраст для страданий и вздохов о том, что