Этот домина – доходный, огромный даже по нынешним меркам – несколько лет слыл одним из замоскворецких интеллигентских оазисов. Здесь в 1931 году в обычной коммуналке поселилось семейство живописца Льва Бруни, конструктивиста и акварелиста. Впрочем, конструктивизм здесь был скорее реверансом в сторону эпохи (хотя Лев Александрович не гнушался поучаствовать в какой-нибудь авангардистской выставке, представив строгой публике, к примеру, «разбитую бочку из-под цемента и стекло, пробитое пулей»).

      Но главным для него все-таки были акварельные работы, относительно традиционные. Он говорил: «У меня в жилах течет не кровь, а акварель».

      «В его благородном облике было что-то от мастерового. Я тогда впервые подумала, что искусство художника – это прежде всего большой и тяжелый физический труд. Седые, редеющие волосы, высокий, с залысинами, лоб, мохнатые, кустистые брови. Небольшие глаза посажены глубоко, левый немного косит… Глаза его сразу схватывают тебя», – писала в мемуарах Л. Б. Либединская.

      Сюда нередко заходил Осип Мандельштам – добрый приятель и вместе с этим один из любимых поэтов Бруни. Лев Александрович писал: «Как в поэзии Мандельштам сделал из русского языка латынь не потому, что язык нашел свои законченные формы и перестал развиваться, а потому, что еврейская кровь требует такой чеканки, что вялостью кажется еврею гибкость русского языка, – такое же желание вылить свое живописное чувство в абстрактные, т.е. в органические формы есть и у Альтмана».

      Мандельштам читал свои «чеканные» стихи в то время, как Лев Бруни писал свои пейзажи.

      Правда, Осип Эмильевич несколько недолюбливал брата акварелиста, Николая Александровича – тоже поэта, футболиста, а впоследствии даже священника. Недолюбливал как раз из-за поэзии – считал ее весьма посредственной. Говорил о стихах Николая Бруни: «Бывают стихи, которые воспринимаю как личное оскорбление».

      Вставил его под своим именем в «Египетскую марку». Откровенно насмешничал:

      « – Николай Александрович, отец Бруни! – окликнул Парнок безбородого священника-костромича, видимо еще не привыкшего к рясе и державшего в руке пахучий