Что ты, небо, хмуришь лоб,

      я опять не то молчу?

      Я поеду в церковь, чтоб

      любоваться на свечу.

      Фитилёк мой, фитилёк,

      воск, селитра, парафин,

      мы с тобой похожи, Бог, –

      я одна, и ты один.

      А давай слетаем в лес,

      над маршрутками паря?

      Это происки небес,

      это тяжесть октября.

      рядом с выходами входами

      перегруженную тарою

      между джипами и хондами

      кто её поставил старую

      эту лошадь абсолютную

      недействительную выписку

      рядом с курсами валютными

      под неоновою вывеской

      куры гриль на гневном холоде

      лапы кверху растопырили

      это ад смотрите голуби

      ваших братьев здесь поджарили

      на витринах на вертящихся

      рукавицы как пощёчины

      на весёлых и светящихся

      небеса сосредоточены

      им не видно старой лошади

      а всё прочее неважно я

      над рыночною площадью

      полетала бы бумажная

      У Филипповны сумка с дырой,

      прохудившийся шарф и калоши,

      кардигана немодный покрой,

      аметисты на старенькой броши.

      То на кладбище ходит пешком,

      носит мужу конфеты с печеньем,

      то лежит, обвязавшись платком,

      занимается самолеченьем.

      Были б дети, пекла б пироги,

      молодилась, за внуком смотрела,

      а теперь под глазами круги

      и тяжёлое, сонное тело.

      Потому что пришли холода,

      одиночество, осень, простуда,

      потому что уже никогда,

      никого, ничего, ниоткуда.

      День убывает, такое бывает,

      звёзды горят в темноте,

      осени только ещё не хватает

      этой вселенской тщете.

      Возле подъезда таджики хохочут,

      гравий под ноги кладут,

      утром прохожие быстро затопчут

      их жизнерадостный труд,

      вдавят ботинками плоские шутки

      в новый пахучий асфальт.

      А над Подольском которые сутки

      звёзды горят и горят.