В доме повешенного

      говорят о кресте.

      Значит,

      чужие.

      Как пальма

      среди олив –

      причудлив,

      но неприхотлив.

      Условная цифра.

      Но из-за нее и наша жизнь,

      и древние развалины

      остаются вместе в прошлом тысячелетии.

      Я свободен

      от мизинца правой руки до мизинца левой ноги.

      Каждое утро

      подтверждает версию о личном бессмертии.

      Я набью своим молчаньем том

      только для того, чтоб различать,

      видно ли в молчании моём

      тяжкую словесную печать.

      Здесь книги читают с востока на запад,

      а годы считают с начала времён.

      На точку отсчёта от мёртвого знака

      резиновой лентой бегун возвращён.

      Отчего же дрожишь ты, осиновый лист, –

      радость встречи с родною землёй?

      Струйки воздуха вверх, струйки воздуха вниз –

      пепел пляшет пунктирной струёй.

      Носитель языка, водитель глаз,

      владеющий собой, как инструментом,

      я подошёл к окну, в окне звезда зажглась.

      Ну, кто из нас двоих рачок люминисцентный?

      Крошились камни в поисках основ,

      он проверял и выбрал, что сберечь:

      и первый звук потом любимых слов,

      и новых правд невеленную речь,

      и тяжесть глаз, и неуклюжесть строк,

      и крепость жил, и теплоту в руке…

      Старик – скала, и целый век – как рок

      так долго говорить на древнем языке.

      Заплачено и пулей, и пером

      за право быть соратником друзьям.

      С бутылкой водки приходили в дом,

      глоток свободы передали нам,

      Борис и Дэзик, Павел, Михаил –

      какие собеседники в ночи!

      Он как архангел силу сохранил

      и как апостол бережёт ключи.

      Скала судьбы стоит передо мной

      и защищает силою иной.

      Одинокому и облако – собака,

      ноги в руки, по тропинке вверх.

      Держи-дерево навязывает драку,

      украшает постный твой четверг.

      Зрение твоё монокулярно,

      потому и не с кем оценить

      радуги, зеркальные попарно,

      горизонта бритвенную нить.

      Но зато поднявшийся на камень

      понял, что умеет и смолчать

      кровь, тебя будившая толчками,

      отплесками первого толчка.

      Звук пропал. Вершина кругозора,

      резкости наставшей глубина,

      выдержек охотничая свора

      кадру продиктуют всё сполна.

      Облако легло ничком на почву,

      вздрагивает, высунув язык.

      Ничего