ISBN 978-5-4490-9327-1

      Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

      Всё ещё я

      Проблема линии в том, что она может быть бесконечно растянутой на многие, невидимые даже тому, кто её растягивает, непеременяющиеся сантиметры, метры, километры… Моя проблема в том, что мне не нужна бесконечность, чтобы понять, что эта неменяющаяся невидимая линия моей жизни не оставляет позади ничего, кроме темноты и бесконечных отключений, после которых следует головная боль и похмелье. Я не знаю, куда я иду и что вижу в таком состоянии, когда уже не кажется, что ты выпил слишком много или слишком мало; в состоянии, когда не важно, что за таблетку кладет тебе в рот парень по имени Дэни; в состоянии, когда ты не помнишь слова или какого цвета были глаза твоей случайной девушки; в состоянии полного равнодушия к тому, что тебя окружает. Словно кто-то тащит тебя за нос, и ты на цыпочках, хоть и не больно, неуверенной походкой идешь в сторону этих жёлтых тротуаров, набитых бесконечными автоматами. Кто-то рядом, такой же, как и ты, идет одурманенный и чувствует, что рядом с тобой он на вершине мира.

      Пульсирующая боль, пространство ускоряется.

      Я часто сравниваю раритет с ноу-хау, потому что мой отец говорил мне, что если добавить в виски бурбон, то скорее станешь пьяным в стельку, нежели счастливым владельцем виски и бурбона. Вообще он часто говорит о вещах, которые не всегда понятны окружающим, и ему это прощается, потому что он владелец огромной корпорации, название которой я до сих пор не могу выговорить. Сколько себя помню, рядом с этим небоскрёбом всегда стояли раритетные автомобили, владельцы которых были членами элитных закрытых клубов. Когда мне было пятнадцать лет, отец подарил мне Ferrari и гордо бил себя в грудь, хвастаясь, что купил его для меня в Монако на аукционе.

      Слово «элитный» следует за мной на протяжении всей этой линии, независимо от того, подходит данная ситуация под это или нет. Это слово обладает какой-то чарующей магией.

      У меня было ещё много машин, о которых я плохо помню, но именно эта Феррари осталась в памяти. Нет, не потому, что это была первая моя машина, а потому что под звуки разрывающегося магнитофона – той самой музыки, когда кричат, надрывая себя без устали, и противостоят своим криком всему тому неравенству и ничтожеству, в которое мы сами себя превращаем – я сбил Лэсли Хаббарда.

      Он был исследователем в области неврологических заболеваний и, по странному совпадению, превратился в овощ с моей подачи. Что же касается меня, то я был просто лишён прав пожизненно, но не помню, чтобы это в дальнейшем как-то мешало мне водить. За огромную сумму денег отцу удалось уберечь меня от тюрьмы и наказания.

      Подонок… И это правда так: я подонок, «элита», «золотая молодёжь». Про таких, как я, вы говорите: «им все сходит с рук», «да что они вообще знают о жизни, как смеют рассуждать, когда всё, что они могут – это транжирить деньги родителей, употреблять всяческие препараты и без нужды напиваться, как последние свиньи», «за них все решено, за них все сделано». И эту линию рисует кто-то другой, но не ты.

      Это было реальностью, такими были условия, в которых я рос, и другой жизни я не знал. За сводчатыми стенами моей комнаты я видел лес, спокойный и глухой – таким должен был быть и я, но что-то пошло не так. Что-то помешало сбыться мечтам моего отца.

      Чрезмерная дозволенность и осознание того, что кончилась «эпоха невинности», но званые вечера, на которых так любят хвастать новоприобретенными акциями монополистских корпораций в сфере недвижимости, шоу-бизнеса и технологий, рациональные друзья моего отца, по-прежнему остались.

      Извращённая реальность сделала меня тем, кто я есть.

      И, глядя на то, как стекает кровь с самой раритетной машины в мире, я думал не о том, что умирает человек, а о том, что отец зря старался, покупая мне её. Эта машина не для лондонских дорог.

      После того случая отец увез меня в Америку, и вскоре я научился, как можно перестать различать грань между реальным и нереальным. Всё слилось. Все краски мира в один воздушный шар, и, казалось, лопнет он – и весь мир погрузится в чёрно-белое кино. Смех над тем, что не имеет смысла, смех постоянно, смех! И словно ты поднимаешься в гору, высокую, огромную гору. У этой горы есть имя, и имя её «Вина». Руки болтаются по бокам, а ноги, словно пластилиновые, сами идут, и глазам давно все равно.

      Как долго я ходил по этой прозрачной линии длиною в мой пульс? Без вины, без угрызений совести за все пролитые из-за меня слезы, без полного присутствия себя в живом теле и надежды на то, что всё это оборвётся и бесконечная линия закончится.

      Линия прекратилась. Она оборвалась?

      Нет, я не умер.

      Когда я очнулся в больнице, врач сказал, что меня нашли со вскрытыми венами в собственной квартире и что руки мне порезала девушка по имени Эстер, с которой я встречался, а потом потерял к ней интерес, и что это было её отмщением за бездарно потраченное на меня время.

      Я был как Ferrari. Весь в крови, мчащийся на больших скоростях.

      Мне было