Когда, уничтожив набросок,

      Ты держишь прилежно в уме

      Период без тягостных сносок,

      Единый во внутренней тьме,

      И он лишь на собственной тяге,

      Зажмурившись, держится сам,

      Он так же отнесся к бумаге,

      Как купол к пустым небесам.

      И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,

      И Гете, свищущий на вьющейся тропе,

      И Гамлет, мысливший пугливыми шагами,

      Считали пульс толпы и верили толпе.

      Быть может, прежде губ уже родился шепот,

      И в бездревесности кружилися листы,

      И те, кому мы посвящаем опыт,

      До опыта приобрели черты.

      И клена зубчатая лапа

      Купается в круглых углах,

      И можно из бабочек крапа

      Рисунки слагать на стенах.

      Бывают мечети живые —

      И я догадался сейчас:

      Быть может, мы – Айя-София

      С бесчисленным множеством глаз.

      Скажи мне, чертежник пустыни,

      Арабских песков геометр,

      Ужели безудержность линий

      Сильнее, чем дующий ветр?

      – Меня не касается трепет

      Его иудейских забот —

      Он опыт из лепета лепит

      И лепет из опыта пьет.

      В игольчатых чумных бокалах

      Мы пьем наважденье причин,

      Касаемся крючьями малых,

      Как легкая смерть, величин.

      И там, где сцепились бирюльки,

      Ребенок молчанье хранит —

      Большая вселенная в люльке

      У маленькой вечности спит.

      И я выхожу из пространства

      В запущенный сад величин

      И мнимое рву постоянство

      И самосогласье причин.

      И твой, бесконечность, учебник

      Читаю один, без людей —

      Безлиственный, дикий лечебник,

      Задачник огромных корней.

      Как из одной высокогорной щели

      Течет вода – на вкус разноречива —

      Полужестка, полусладка, двулична, —

      Так, чтобы умереть на самом деле,

      Тысячу раз на дню лишусь обычной

      Свободы вздоха и сознанья цели…

      Речка, распухшая от слез соленых,

      Лесные птахи рассказать могли бы,

      Чуткие звери и немые рыбы,

      В двух берегах зажатые зеленых;

      Дол, полный клятв и шепотов каленых,

      Тропинок промуравленных изгибы,

      Силой любви затверженные глыбы

      И трещины земли на трудных склонах:

      Незыблемое зыблется на месте,

      И зыблюсь я… Как бы внутри гранита

      Зернится скорбь в гнезде былых веселий,

      Где я ищу следов красы и чести,

      Исчезнувшей, как сокол после мыта,

      Оставив