Промчались дни мои – как бы оленей

      Косящий бег. Срок счастья был короче,

      Чем взмах ресницы. Из последней мочи

      Я в горсть зажал лишь пепел наслаждений.

      По милости надменных обольщений

      Ночует сердце в склепе скромной ночи,

      К земле бескостной жмется. Средоточий

      Знакомых ищет, сладостных сплетений.

      Но то, что в ней едва существовало, —

      Днесь, вырвавшись наверх, в очаг лазури,

      Пленять и ранить может, как бывало.

      И я догадываюсь, брови хмуря, —

      Как хороша – к какой толпе пристала —

      Как там клубится легких складок буря…

      Голубые глаза и горячая лобная кость —

      Мировая манила тебя молодящая злость.

      И за то, что тебе суждена была чудная власть,

      Положили тебя никогда не судить и не клясть.

      На тебя надевали тиару – юрода колпак,

      Бирюзовый учитель, мучитель, властитель,

                                                                  дурак!

      Как снежок, на Москве заводил кавардак

                                                                  гоголек, —

      Непонятен-понятен, невнятен, запутан, лего́к…

      Собиратель пространства, экзамены сдавший

                                                                  птенец,

      Сочинитель, щегленок, студентик, студент,

                                                                  бубенец.

      Конькобежец и первенец, веком гонимый

                                                                  взашей

      Под морозную пыль образуемых вновь

                                                                  падежей.

      Часто пишется – казнь, а читается

                                              правильно – песнь.

      Может быть, простота – уязвимая смертью

                                                                  болезнь?

      Прямизна нашей мысли не только пугач

                                                                  для детей?

      Не бумажные дести, а вести спасают людей.

      Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши,

      Налетели на мертвого жирные карандаши.

      На коленях держали для славных потомков

                                                                  листы,

      Рисовали,