Всё замолкает.

      Входит И.

      Занавес

      Эту маленькую телефонную записную книжечку, в синем кожзаменителе, с алфавитом, ступеньками вырезанном на правом обрезе, мне дала моя сестра со словами: «По-моему, это должно быть у тебя». Записная книжка моего отца.

      Сестра родилась в феврале. Через месяц после ее рождения, 8 марта, я в последний раз разговаривал с отцом в его квартире на Чистых прудах. Мы сидели в комнате, где когда-то жила моя (и отцовская) няня, Анастасия Ивановна. Теперь сюда переехали книжные полки и отцовский письменный стол. Места здесь совсем не осталось. Это был даже не кабинет, но скорее склад и курительная. Мы сидели на тахте, тихо разговаривали и курили. Я смотрел на отца и как-то неожиданно вдруг заметил – как он осунулся. И что-то странное, почти детское проглядывало в его лице. Он говорил, что получил заказ на перевод Сёрена Кьеркегора (знаменитая работа «Или или» – «Одно из двух», другой возможный вариант названия). Он мечтал об этом. В советское время, разумеется, предлагать Кьеркегора к изданию было бессмысленно. Говорил как будто с воодушевлением, за которым проглядывала усталость. Я думал, это было связано с рождением сестры: она оставалась в больнице с матерью. Роды прошли трудно. Отец беспокоился.

      На следующий день я пришел в редакцию «Эха Москвы». Она тогда располагалась в тесной комнате здания на Никольской (студия находилась в полуподвале, двумя пролетами ниже по железной лестнице). В комнате, как всегда, была толпа, потому что в ней каким-то чудесным образом размещались все: референты, новостники, рекламщики, Андрей Черкизов, приходящие авторы, то есть даже войти, чтобы поставить пленку с записанной программой, было непросто. Неожиданно меня позвали к телефону. Я с удивлением взял трубку. Звонила бабушка моей сестры. Она сказала, что отец умер.

      Некоторое время я, видимо, просто стоял, застыв. Сергей Бунтман спросил, что случилось. Я ответил. Он предложил помощь.