Казачьи повести (сборник). Федор Крюков
Читать онлайн книгу.
он не стал бы терять тут время.
– Всем офицерам офицер был сотник Егор Егорыч, – повторил Копылов гордо. – Я повидал у него всякой всячины! Сапоги – дешевле четвертного за пару никогда не платил… А одежи этой сколько… у-у, б-бра-тцы родимые!
Он восторженно покрутил головой и смолк от избытка нахлынувших воспоминаний.
– У него была мамзелька. Немка, что ль… вроде цыганки, словом сказать, чернявая… Помирал прямо по ней! Когда чем недовольна, визжит, бывало, по-своему лопочет: каря-баря… каря-баря… Пыхнет, уедет, а он сидит и плачет… Ей-богу, плачет! Слезы… Мягкой совести человек был. Поглядишь, бывало, аж досадно! Не утерпишь: «Вашбродь! Охота вам из-за этакой низкости сухари сушить!» – «Я, – говорит, – на нее боле двадцати тыщ просадил… Понимаешь? – говорит. – Доходит, братец, моя точка…»
– Двадцать тыщ?! – с ужасом воскликнул слесарь, вышедший из горницы в сопровождении Савелия. У Губана в руках была откупоренная бутылка и стаканчик, а под мышкой – краюшка пшеничного хлеба.
– Двадцать тыщ! – повторил Копылов внушительно. – Сам же, собственной губой, брехал!
Изумились все, засмеялись. Губан покрутил бородой и с ироническим уважением отметил:
– Цифра зазвонистая!..
– «Вашбродь, – говорю, – позвольте вам доложить: чем вам такие капиталы убивать, я вам подешевле найду… утробистую бабочку, не к этой приравнять!» ~ «Пошел вон, – говорит, – болван! Ты, – говорит, – животное! ничего не понимаешь!..» Нет, двадцать-то тыщ я понимаю, думаю себе, а вот ты, действительно, помутнел. Опосля слышу: застрелился… Без меня уж. Я отслужился.
– Двад-цать тысяч! Ничего-о! – подавленным тоном повторил Грач, – Отколь же они взяты, спрашивается? трудом нажиты?…
– Ну, трудом… Из фамильных. По родословию… – простодушно пояснил Памфилыч.
– По родословию и образованием также, – веско прибавил Савелий Губан.
– Да, он на одиннадцать языков знал, сукин сын! – хвастливо вставил Копылов и соврал.
– И когда на них перевод придет? – мечтательно проговорил Терпуг.
Губан укоризненно покрутил головой, но ничего не сказал, потому что занялся угощением. Не спеша, бережно и осторожно налил водку в стакан, широко перекрестился, обвел присутствующих строгим взглядом.
– Пожеламши всем добраго здоровья! – торжественно сказал он. Выпил и крякнул. И было у него на лице выражение человека, твердо знающего себе цену и не забывающего о том, что угощение купил именно он, а не кто другой.
С торжественной медлительностью он наполнил стаканчик опять и поднес не хозяину, как полагалось бы по этикету, а писарю, потому что человек он был несравненно более нужный, чем Памфилыч. Потом уже налил хозяину и Копылову. Остальных собеседников ему вовсе не хотелось угощать – совсем не нужный ему народ. Но уже из старины принято было: не обноси никого, а то врага наживешь. Помедлил с минуту и, скрепя сердце, налил неполный стаканчик. Предложил сперва Рябоконеву. Потом Фокину.