Мы живем, под собою не чуя страны,

      Наши речи за десять шагов не слышны,

      А где хватит на полразговорца,

      Там припомнят кремлевского горца.

      Его толстые пальцы, как черви, жирны,

      И слова, как пудовые гири, верны,

      Тараканьи смеются усища,

      И сияют его голенища.

      А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

      Он играет услугами полулюдей.

      Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

      Он один лишь бабачит и тычет,

      Как подкову, дарит за указом указ:

      Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

      Что ни казнь у него – то малина,

      И широкая грудь осетина.

      Люблю появление ткани,

      Когда после двух или трех,

      А то – четырех задыханий

      Придет выпрямительный вздох.

      И дугами парусных гонок

      Зеленые формы чертя,

      Играет пространство спросонок –

      Не знавшее люльки дитя.

      Люблю появление ткани,

      Когда после двух или трех,

      А то – четырех задыханий

      Придет выпрямительный вздох.

      И так хорошо мне и тяжко,

      Когда приближается миг,

      И вдруг дуговая растяжка

      Звучит в бормотаньях моих.

      О, бабочка, о, мусульманка,

      В разрезанном саване вся –

      Жизняночка и умиранка,

      Такая большая – сия!

      С большими усами кусава

      Ушла с головою в бурнус.

      О флагом развернутый саван,

      Сложи свои крылья – боюсь!

      Шестого чувства крошечный придаток

      Иль ящерицы теменной глазок,

      Монастыри улиток и створчаток,

      Мерцающих ресничек говорок.

      Недостижимое, как это близко:

      Ни развязать нельзя, ни посмотреть,

      Как будто в руку вложена записка –

      И на нее немедленно ответь…

      Преодолев затверженность природы,

      Голуботвердый глаз проник в ее закон:

      В земной коре юродствуют породы

      И, как руда, из груди рвется стон.

      И тянется глухой недоразвиток

      Как бы дорогой, согнутою в рог, –

      Понять пространства внутренний избыток,

      И лепестка, и купола залог.

      Когда, уничтожив набросок,

      Ты держишь прилежно в уме

      Период без тягостных сносок,

      Единый во внутренней тьме,

      И он лишь на собственной тяге,

      Зажмурившись, держится сам,

      Он так же отнесся к бумаге,

      Как купол к пустым небесам.