Я не хочу средь юношей тепличных

      Разменивать последний грош души,

      Но, как в колхоз идет единоличник,

      Я в мир вхожу – и люди хороши.

      Люблю шинель красноармейской складки –

      Длину до пят, рукав простой и гладкий,

      И волжской туче родственный покрой,

      Чтоб, на спине и на груди лопатясь,

      Она лежала, на запас не тратясь,

      И скатывалась летнею порой.

      Проклятый шов, нелепая затея,

      Нас разделили. А теперь – пойми:

      Я должен жить, дыша и большевея,

      И, перед смертью хорошея,

      Еще побыть и поиграть с людьми!

      Подумаешь, как в Чердыни-голубе,

      Где пахнет Обью и Тобол в раструбе,

      В семивершковой я метался кутерьме:

      Клевещущих козлов не досмотрел я драки,

      Как петушок в прозрачной летней тьме, –

      Харчи, да харк, да что-нибудь, да враки –

      Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме.

      И ты, Москва, сестра моя, легка,

      Когда встречаешь в самолете брата

      До первого трамвайного звонка:

      Нежнее моря, путаней салата

      Из дерева, стекла и молока…

      Моя страна со мною говорила,

      Мирволила, журила, не прочла,

      Но возмужавшего меня, как очевидца,

      Заметила и вдруг, как чечевица,

      Адмиралтейским лучиком зажгла…

      Я должен жить, дыша и большевея,

      Работать речь, не слушаясь, сам-друг.

      Я слышу в Арктике машин советских стук,

      Я помню всё: немецких братьев шеи

      И что лиловым гребнем Лорелеи

      Садовник и палач наполнил свой досуг.

      И не ограблен я, и не надломлен,

      Но только что всего переогромлен…

      Как «Слово о полку» струна моя туга,

      И в голосе моем после удушья

      Звучит земля – последнее оружье,

      Сухая влажность черноземных га!

      День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток

      Я, сжимаясь, гордился пространством за то, что росло на дрожжах.

      Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон, – слитен, чуток,

      А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах.

      День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,

      Ехала конная, пешая шла черноверхая масса –

      Расширеньем аорты могущества в белых ночах – нет, в ножах –

      Глаз превращался в хвойное мясо.

      На вершок