На следующий день Дорофеича готовили к срочной операции. Доктор, уже немолодой, лет пятидесяти, невысокий мужчина, стоял в операционной с привычно закатанными по локоть рукавами белого врачебного халата, на котором виднелась чья-то плохо застиранная кровь. Он тщательно мыл руки в тазу с хлорной известью. Макару стало очень грустно. Вчера он ещё страшился тому, как ему будут отрезать пальцы правой, столь нужной во всём, руки, но теперь смирился и ждал своей участи.

      – Ты, голубчик, не бойся, – с улыбкой подошёл к пожарному доктор. – Сейчас поспишь чуток, а мы своё дело сделаем – иначе никак. Помрёшь, понимаешь?

      Макар лишь обречённо кивнул в ответ головой. Спустя полчаса его уложили на стол, накрытый белой простынёй, и в воздухе резко запахло чем-то неведомым для Дорофеича и оттого страшным. Он вздрогнул и обвёл глазами операционную. Рядом совсем молоденькая сестра милосердия доставала из кипящей кастрюли инструменты, среди которых Макар заметил небольшую пилу, щипцы, похожие на кусачки и острый тонкий нож. Через несколько секунд ещё один доктор накрыл его рот и нос марлей и положил что-то сверху. Макар вдохнул этот непонятный запах, и в глазах у него поплыли картины из далёкого его деревенского детства. Он увидел мать и ещё братьев, которые босоногими бежали куда-то за околицу. Увидел давно позабытую им старую берёзу, что росла на опушке леса, из ствола которой они мальцами пили вкусный сладкий сок…

      – Ты считать умеешь, голубчик? – послышался откуда – то сверху голос доктора.

      – Могу, – крикнул Макар, но почему-то не услышал себя. – Могу, могу!

      – Тогда считай.

      – Один, два, три, четыре…. – Макар силился посчитать до десяти, как учил его когда-то местный приходской батюшка, бывший ему наставником вместо погибшего на фронте отца, но голос куда-то исчезал, мысли его путались. Всё – и мать, и братья, и берёза – пропадали в странном белом тумане…