Дорофеич метался в горячке. Накануне хирург отрезал ему отмёрзшие, с уже начавшейся гангреной, указательный и средний палец, да ещё половину безымянного на правой руке. Когда после эфирного наркоза Макар пришёл в себя, то не сразу понял, что произошло. Он то забывал, как его зовут, то собирался обратно в свою деревню. А потом рука начала страшно болеть. И от боли этой Макар метался по кровати и просил водки.

      – Потерпи, миленький, – хлопотала подле него сестра милосердия Аня. – Уляжется боль, потерпи.

      – Уж спасу нет терпеть, – рычал Дорофеич. – Может лекарство какое или водки что ли дайте?

      Позже пришёл хирург и осмотрел то, что осталось от руки Дорофеича.

      – Теперь терпи, солдатик, – безжалостно промолвил доктор. – Считай, как на войне тебе руку покалечило. Терпи, говорю.

      Макар терпел. Его страдания всё чаще разделяла та самая Аня, из всех сестёр относившаяся к этому долговязому пожарному с особенной нежностью. А он, доживший до тридцати пяти лет бобылём, давно не знал женской ласки. Разве что одна из местных девиц лёгкого поведения, известная всей округе, принимала пожарных у себя в доме. Те, чего греха таить, бывало, расплачивались вскладчину. На номера, куда похаживали одни офицеры, у бойцов жалования не хватало. Но Макар хотел обзавестись домом и семьёй, нарожать с женой детишек. Таким он видел своё скромное пожарное счастье.

      Чуть позже к Дорофеичу пожаловал городничий с допросом. Макар ещё не пришёл в себя, но полицейский был непреклонен: приказ полицмейстера – учинить допрос немедля. Дорофеич не знал, что и сказать, боясь каждым своим словом навредить Захару, в невиновности которого не сомневался ни на минуту.

      – Ваше благородие, я в толк никак не возьму, чего говорить-то? – искренне недоумевал Макар. – Не видел я ничего такого, вот Вам крест.

      – Ты, братец, мне не виляй тут, – пугал его городничий. – Знаешь ли, что Дегтярёв уж рассказал всё как было, как