Лихачев Д. С. Сочинения Владимира Мономаха // Лихачев Д. С. Избранные работы : в 3 т. Л., 1987. Т. 2. С. 141. (См. также: Лихачев Д. С. Некоторые вопросы идеологии феодалов в литературе ХI–ХIII вв. // ТОДРЛ. М.–Л., 1954. Т. 10. С. 89.) (Данное высказывание откомментировано А. М. Ранчиным. «В отечественной медиевистике советского времени господствовала идея об утверждении принципа подчинения старших князей младшим как о лейтмотиве Борисоглебских памятников». А. М. Ранчин, в частности, ссылается на статью Д. С. Лихачева 1954 года. И далее: «Сторонники противоположной точки зрения интерпретировали Борисоглебский культ и тексты (в том числе Сказание о Борисе и Глебе) как воплощение мотива о добровольной жертве в подражание Христу». См. сноски в цитируемой статье на работы Г. П. Федотова и В. Н. Топорова. (Ранчин А. М. К герменевтике древнерусской словесности // Ранчин А. М. Вертоград златословный… С. 17–18.) Не нуждается в обосновании утверждение, что в работах советского периода приоритет отдавался социальной тематике. Духовная точка зрения действительно являет противоположный подход. Оба подхода в данном случае, на наш взгляд, не противоречат, а дополняют друг друга. Доминанта же, несомненно, лежит в сфере духовного.)

Поппэ А. В. Земная гибель и небесное торжество Бориса и Глеба. С. 332.

Там же. С. 334.

Хотелось бы особо подчеркнуть, что, говоря о конфликте в текстах борисоглебского цикла, мы подчеркиваем его специфику (междоусобный и пр.). При этом мы согласны с размышлениями о культе Бориса и Глеба А. В. Поппэ. «…В историографии ХХ столетия прочно утвердилось мнение, что оба князя не могут рассматриваться как мученики ради Христа либо ради веры, так как они стали святыми по политическим мотивам, не имевшим отношения к их вероисповеданию: их подвиг состоял лишь в непротивлении насилию и смерти. Борис и Глеб были якобы зачинателями “парадоксального чина русских святых страстотерпцев”. (Далее примечание автора, данное в сноске: «Это мнение принадлежит выдающимся исследователям русской религиозной и церковной жизни Е. Е. Голубинскому и Г. П. Федотову, а за ними повторяемо многократно <…> Попытка приписать слову “страстотерпец” какое-то особое для русского христианства значение покоится на отрыве от его основного и первоначального смысла подражания страстям Христовым (Christi imitation). Если даже писали и говорили в сокращении “страстотерпец”, то всегда мыслился “страстотерпец во (о) Христе”, “страстотерпец Христов”, поборник, последователь Христа (athleta Christi), подражатель Христу в его крестных страданиях. В мире средневекового христианина Борис и Глеб всегда и только воспринимались Христовыми страстотерпцами. Потеря осязания языковой связи обоих слов началась в новое время вплоть до “омирщения” страстотерпца».) Это заключение – результат модернизации восприятия мировоззрения и миропонимания средневекового христианина. В агиологии нашего времени досадно то, что, обращая внимание на политический факт гибели Бориса и Глеба, игнорируют религиозное мышление и осмысление того, что стало известно древнерусскому христианину уже в ХI–ХII столетии и позволяло ему воспринимать подвиг святых князей как последование Христу вплоть до страдания во имя Христа за веру, проявленную не только на словах, но в своих поступках, на деле. Именно такой подход свидетельствует, как формировалась христианская религиозность на Руси, не случайно усматривающая в пролитой крови князей-мучеников свидетельство о принадлежности Руси к христианству, дабы их самих определить как апостолов – “основоположников святому крещению”» (Поппэ А. В. Земная гибель и небесное торжество Бориса и Глеба. С. 335–336).

Существенно замечание А. М. Ранчина, снимающее обвинение с Е. Е. Голубинского и Г. П. Федотова. (См.: Ранчин А. М. Сказание и Чтение о Борисе и Глебе в составе Великих Миней Четиих митрополита Макария // Ранчин А. М. Вертоград златословный… С. 306.)

Соглашаясь с А. В. Поппэ, хотелось бы сказать следующее. Наследницы Киевской Руси – Русь Московская, а затем царская и коммунистическая империи, с их глубочайшим социальным и духовным расколом, сделали тип «страстотерпца», страдающего от сродников, основным, именно национальным. ХХ век пополнил русский пантеон святых «Собором святых новомучеников и исповедников Российских», убиенных после большевистского переворота 1917 года. Канонизации продолжатся. В пантеон должны бы войти не тысячи, а миллионы мучеников. Впрочем, «неофициальное» понимание святости в данном случае часто не сходится с «официальным». Исследовательская проблема, по крайней мере, в этом точно есть. «…сонм “новомучеников” ХХ века, пострадавших за веру при большевиках (более чем в два раза превышающий количество святых Древней Руси!), может показаться совершенно неожиданным. Если же в будущем мы примем в расчет (проведя соответствующую изыскательскую работу) мучеников и исповедников, пострадавших от церковно-государственного террора при Романовых либо за верность старым церковным обрядам, либо за “имяславие” – людей, ценивших вечную жизнь со Христом больше, чем временную жизнь, и дополним наш перечень и наш график соответствующими именами и цифрами, тогда, вероятно, не будет на графике такого глубокого, как сейчас, провала, предшествующего “пику” ХХ столетия, и мы лучше поймем и историю России, и ее современность» (Прохоров Г. М. Святые в истории Руси Х–ХVII вв. С. 83–84).

«В сочетании острополитического содержания и строгой житийной формы своеобразие этого произведения начала ХIV века и его интерес для истории житийного жанра, его функций, тематических и художественных особенностей в древнерусской литературе старшего периода» ([Охотникова В. И.] Пространная редакция Повести о Михаиле Тверском. С. 16; Ср.: Конявская Е. Л. Житие Михаила Ярославича Тверского // СКИК. Вып. 1. (ХI – первая половина ХIV в.). С. 168).

[Охотникова В. И.] Пространная редакция Повести о Михаиле Тверском. С. 22.