Как будто это зависть мое пьянство,

      И битник этот вовсе не рахит.

      И вкус страны в пределах постоянства

      Без выбора – останется плохим.

      Совсем чужим, что новый голос улиц,

      Цитаты поэтессок, мат шнура.

      Что тошнота от умников и умниц.

      Не знающих, что это пустота.

      Наверно, не про это пел Васильев.

      Гребенщиков и Юра-музыкант.

      И рифма, как тотальное бессилье.

      Оправдывает прожитый диктант.

      И тот талант, рассеянный по ветру.

      Пьянит меня, как забродивший квас.

      Это культуру так приносят в жертву.

      Не на войне, а именно сейчас.

      Смотри оно все такое

      Размеренное, простое

      Над боем часов довлея

      Сонм алых моргал аллеям

      Там больше не семь высоток

      И кроток наш ток и рокот

      Взлетает, ведь так заботливо,

      Мы ей заливали топливо

      Натоплено, и надышено

      Я резко сверну на крыше, на

      Обугленном переулке

      Кивая хохочут урки

      И нервно моргают сонмы

      Любил, да попробуй вспомни

      Как сотни людей намеренно

      Играются в сивого мерина

      И медленно, но разрушена,

      Последняя, но отдушина

      Над боем часов довлея

      Прислушаясь, но не веря.

      Оторви меня, я не держусь за это.

      За все, что было прошлогодним летом.

      Сегодня Летов, завтра Башлачев.

      Твой дождь идёт, и хочется ещё.

      Столько прочёл, и столько написал.

      Все то, что помогало – я бросал.

      Помню Версаль, все было так давно.

      Столичных лет панно предрешено.

      Кругом вино, немые куртизанки.

      Пьют гадостный Моэ, да спозоранку.

      Спуская лямки, после пьянки, кто?

      Зашьёт разорванное старое пальто.

      Пили порто, сегодня пьем из крана.

      Мы поняли ненужное так рано.

      Немая рана, шрам на полгруди.

      Ты сладко спи, ко мне не подходи.

      Башка гудит, болит душа и чисто.

      Лишь заповедь спасёт самоубийство.

      Люблю