Как он и ожидал, Мартин с Лэа видели то, что он пишет, не вверх ногами, а в нормальном положении. Определенно, ему чем дальше, тем больше нравилась эта техника. И ее возможности по-любому не ограничивались удобным текстовым редактором.

      – Не могу прочитать, – сказал Мартин. – Это точно английский?

      – Английский, – подтвердила Лэа, – только буквы как немецкие. Заноз, почему ты по-английски по-немецки пишешь?

      – Как научили, так и пишу. Сначала не хотел переучиваться, потом появились печатные машинки.

      Писать его учила бонна, которую матушка привезла из Германии. И матушка, и отец воспринимали фрау Мадельеф как важную часть приданого, и Заноза, ясное дело, тоже относился к ней с почтением. И никакие уроки чистописания впоследствии не отучили его от готических букв. Сначала он думал, что фрау Мадельеф лучше знает, как писать. А потом просто стало нравиться, что его почерк всех раздражает. Всегда был засранцем, чего там.

      – Ну и как это читать? – Мартин вглядывался в текст.

      – А ты дай ему клавиатуру, он все то же самое напечатает.

      Лэа уселась было к Мартину на колени, но тут чирикнул сигнал вызова, и она пошла открывать. Заноза встал. Мартин удивленно на него глянул. И так же удивленно посмотрела Лэа, когда вернулась с бумажным пакетом.

      – Кровь принесли, – она показала пакет. – Ты чего вскочил?

      – Ты же встала… – нет, некоторые вещи объяснять бесполезно.

      Лэа пожала плечами, поставила пакет на стол перед Занозой и снова уселась на колени к мужу. Любая женщина, которая делает так в присутствии посторонних, не запомнит и не поймет, что мужчина должен вставать, когда она поднимается на ноги. Но Лэа не любая.

      – Я сам прочитаю, – Мартин одной рукой обнял Лэа, другой, зацепив экран стилом, подвинул записи поближе, поднял в вертикальное положение. – Если это можно было написать, значит, можно и прочитать.

      Он откинулся на спинку кресла и нахмурился, напряженно вглядываясь в текст.

      – Попробуй, Заноза, –