до тяжести сердца.

      Она всё ничтожнее,

      но тяжелей и плотнее.

      А ты расширяешься

      разнонаправлено с нею.

      А ты простираешься низким ромашковым полем,

      высокою просекой

      незабываемой боли.

      А ты достигаешь,

      сквозь горечь, молчанье и слёзы

      на острой черте позабытую светлость берёзы.

      А там, за чертою —

      обширно, просторно, всесветно.

      А с нею внутри

      даже в этой вселенной не тесно,