Дон Диего по улице идет

      с тростью, с попугаем на плече,

      лицо разошлось в ракетку со стеклянными струнами,

      тихо свистит ангельские песни рот во рту,

      губы в губах.

      Сизые сумерки. Автобусы паркуются у трибун.

      Стадион сдвинут сам в себе,

      словно пловец в стекле фальстарта.

      Зрители и колонны в тенях сдвинуты,

      как вода собирается разойтись в миг,

      когда расколотый аквариум исчезает,

      а лунная прострация рыбки все еще длится.

      Автобусы из Барнаула, Костромы, Праги.

      Сирень-суламифь зацветает,

      хватая лиловым ртом воздух Сатурнова круга,

      как пламя кусает пламя,

      траектории пчел застыли медными проволоками —

      не лицо – спутанное перекати-поле.

      Дон Диего – это листопад,

      сам себе листопад, сам в себя,

      кровь и лица в листве, и ни шагу назад,

      пяткой асфальт серебря.

      Кто вложил в него руку и вынул пустой и живой,

      оставив с нее перепонки незнамо где,

      кто говорил с ним вместо глазниц – собой

      и повис на висках дирижаблем

      запутанным в наготе ?

      Кто ему розы дарил – бутоном в цветущий рот,

      кто пясть золотил, кто мальчик шептал вдоль белой

      руки, целуя Сатурнов мускул и грот,

      и сиренью дрожал серебряной, оробелой?

      Кто вещей квакал лягушкой и бил в барабан,

      кто в щель за ухом проник собой серафимом

      и в след ступни свой лоб погружал как баран

      с намотанным небом в рогах, оставаясь незримым?

      Ты черная клякса на странице,

      гнездо без птицы —

      начало тоннеля,

      мертвая вода, что гладит русалкой лоб,

      сдирает наядой водяную кожу,

      визгом птичьим обгладывает кости в помете.

      Хрустит, переливаясь,

      будто стеклянный бой под солнцем.

      Есть нечто, назовем филином, который есть дева —

      твое скрытое имя, что удержит могилу на размытом погосте

      и солнце в небе, когда небо свернулось.

      Внутренности мои зеркальны как термос,

      встают радугой меж двух фонтанов.

      Красный цвет, бесполая кожа, девичьи мускулы,

      больше под языком, чем на руках!

      Антигона – внутренность баржи

      в мазуте, где плавает фаллос Крона,

      где плавает нечто, назовем это фаллос бога,

      огромный, раздутый,

      сон в черном аквариуме, ртутная трель соловья.

      Чернота, вывернутая в себя разрывом мины,

      вывернутая из земли, почти что из человека —

      вот как рождается кровяное тельце

      в тонкой вене у твоей ключицы.

      Фарман в шаре с винтом, летящем

      вокруг башни, назовем так

      черный куб убитого брата,

      вынутый из земли, вставленный в небо

      вместо луны и солнца.

      Антигона, пожирающая детские кроватки,

      воздушные