Суд. Василий Ардаматский
Читать онлайн книгу.
Но Горяева уже несла на своем шатком хребте непонятная волна. «Почему там обязательно ложь и клевета? – заявил он с апломбом. – Там много и правды». Генерал ответил с усмешкой: «Спасибо, что ты хотя бы употребил союз «и», – и добавил: – Но мне воспитывать тебя некогда, этим должны заниматься твои родители, если они испытывают хоть какое-нибудь чувство ответственности перед Родиной». И генерал ушел, провожаемый аплодисментами класса. А на Горяева все ребята смотрели так, будто он и был тот генерал-предатель Власов…
Этот инцидент сыграл в его юности значительную, если не роковую роль. Дома, когда узнали о случившемся, воцарился ад. Отец обвинял мать, что она сделала из сына нигилиста. Он напомнил ей все недавние и давние случаи, когда она костерила советскую власть за то, что в магазинах не оказалось хорошего мяса, или за то, что не достать плаща-болоньи, или за маленькую зарплату, или еще за что-нибудь. Мать в ответ сказала то, что всегда обижало его до крайности: «Контузия у тебя башку отшибла». На этот раз отцу стало плохо, пришлось вызвать «скорую помощь», и его увезли в больницу. На другой день сказали – у него инсульт. Через месяц отец умер. Мать все это время как-то странно и страшно молчала, взяв на работе отпуск за свой счет, с утра до вечера сидела в больнице возле так же молчавшего отца. Мать Горяев похоронил спустя год, она успела поцеловать его – уже студента…
Странное дело – потеря родителей нисколько его не потрясла, но все же и у гроба отца, и у гроба матери он все время помнил, с чего начался конец его семьи.
А судьба повела его дальше…
В институте он, как и в школе, учился отлично, и теперь у него не было друга даже на стороне, все время – учебе. Он не пропускал ни одной лекции, по учебным дисциплинам читал все, что мог достать на русском и английском языках, преподаватели дивились его обширным сверхпрограммным знаниям. Он научился жить, не тратя бесценные нервные клетки на всякую как он выражался, «пустопорожнюю чепуху».
Когда девушки предлагали ему пойти в театр или даже в кино, он отвечал, что относится к той, пусть презираемой, части человечества, которая прекрасно обходится без эфемерных плодов цивилизации. Или говорил: я человек техники, искусство, с его шаманством, мне чуждо, я его не понимаю… Самое удивительное, что он действительно не интересовался искусством. Если при нем возникали разговоры о новой художественной книге или кинокартине и спрашивали его мнение, он отвечал, насмешливо растягивая слова: «Братцы! Все это мура по сравнению с последствиями изобретения обыкновенного колеса…» На это слышалось: «Ах, как оригинально! Не троньте его! Он весь в своей технике!..»
Как все это назвать? Эгоцентризм? Эгоизм?
Называйте как хотите, не в названии дело, а в образе жизни, отгороженной от всего, чему мы радуемся и огорчаемся. И рос из Горяева не кто иной, как мещанин во всем его неприглядном, тупом величии.
Не изменил он образ жизни и после окончания института. На работе в министерстве он держался