Вам привезут невзрачный камень

      и скажут, сдерживая пыл,

      что камнем тем прапапа Каин

      прапапу Авеля убил.

                Вам привезут коробку с прахом

      из фараоновых гробниц

      и скажут с хохотком и страхом,

      что пылу древних нет границ.

                Не позавидуйте счастливцам

      и гляньте под ноги себе:

      приют здесь вечный стольким лицам,

      пылившим в мировой судьбе!

                Цветы на газонах шутами

      танцуют, и сердится шмель.

                Шатает дома и шатает

      деревья неведомый хмель.

                От ветра – ответ вероятный –

      в аллеях отсутствует сор,

      от ветра и грозные пятна

      уходят с небесных озёр,

      от ветра и солнечный обруч

      под моточиханье и треск,

      пылая над крышами обочь,

      на свой возвращается трек.

                Откуда он, резв и приветлив,

      тот ветер? Да что за вопрос!

                Конечно же город проветрил

      качелей воздушный насос,

      где платья скрипучим маршрутом

      то лепят фигур горельеф,

      то вспучиваются парашютом,

      упружьями ног засмуглев.

                Не лужа, а сброшенный вымпел

      с высот – синева разлеглась,

      и жук, любопытствуя, выполз,

      выпуклый словно глаз.

                Есть печаль – густа, как в сотах мёд

      или плач янтарный сосен жарких,

      есть глаза – как первый утлый лёд

      в колеях, разведших осень в парках.

                Горесть, сладость – в сердце про запас

      нам, как для зверёнышей игривых:

      медленно мигнул «павлиний глаз»,

      ощетинив у щенка загривок.

                Но о том, что кончилась игра,

      осень объявления расклеит,

      и наступит пресная пора,

      и волчонок за ночь повзрослеет.

                Пусть дождём разбавится печаль –

      я утком втянусь в его волокна

      и поставлю глаз моих печать

      на твои заплаканные окна.

                Будет чем твои приправить сны,

      если станет вьюга «ю» мусолить, –

      ведь, наверно, хватит до весны

      вымерзшей на стёклах страстной соли.

                Сухой