наших дней не в отсутствии перемен,

      а в неясности их. Пустота по – поверь – большому

      счету – излишество: воздуха, эха, стен,

      жестов, слов, и т. п. Редко, когда такому

      человеку, как я, удается поймать удачу,

      стать счастливцем, согреться ладонью Ники,

      впрочем, важно ли это – езжай я вчера на дачу,

      то сморкаться бы мне с веранды на куст клубники,

      но до дачи – полдня. Пью шестую бутылку пива,

      ем, не морщась, лимон, измеряю температуру

      батареи, стекла, подоконника, рамы, стула,

      пары кресел, дивана, и фото, где ты красива.

      Скоро лето. Я болен. Я жду тебя этим летом —

      в одаренности всем без разбору дарить тепло

      проку нет – и со взглядом анахорета

      никого не тревожу. Язык, нисскользящий по

      вертикали любимой, уверен, что лишь дыра

      обладает взаимностью, той, что порой без слов

      объясняется стоном. Простынь я позавчера,

      то сегодня, пожалуй, лежал бы почти здоров.

      Не вини за спокойствие, лежа в сухой постели…

      Равнодушие – тоже чувство, и вряд ли кто застрахован

      от не-нежности и не-любви. Нынче под полночь снова

      я признаюсь тебе в любви в душном плену борделя,

      мысленно представляя, что август уже возник,

      ты приехала, и, до корней перекрасив волос,

      что-то шепчешь с немецким акцентом, лик

      твой немного бледен, немного печален голос…

      Но оранжевый свет даст мне знать, что на самом деле

      это март, а не август. Шалава, одевшись живо,

      хрипло скажет «до встречи», умри я на той неделе

      под вечерним трамваем – нос бы не заложило…