Вот эта флотилия ушкуев вышла уже в Волгу. Неприютно здесь на большой воде, холодно. Осень с дождем рано завернула. По небу летели на юг последние перелетные птицы, жалобно перекликаясь высоко в небе. Прибрежные леса грустно теряли свои пожелтевшие листья.

      Когда нестройная флотилия переселенцев плыла мимо Казани, толпа татар высыпала на берег Волги.

      – Ля-илля-иль-алла, Мухамед расул Алла! – кричали одни, махая в воздухе шапками.

      – Селям алейкюм! Алейкюм селям! – приветствовали другие.

      – Кесим башка Хлынов! – злорадствовали третьи.

      Микита-кузнец с бессильной злобой показывал им кулак с своего, заваленного кузнечными принадлежностями ушкуя.

      Оня беспомощно жалась к своей подруге и глядела печальными глазами на серые, неприветливые воды потемневшей Волги. Свою мать она похоронила в Хлынове: не хотела та плыть к рекам вавилонским и умерла с тоски по мужу.

      В Нижнем переселенцев ожидали земские подводы, на которых хлыновцы и тащились с своею рухлядью от яма до яма.

      И вот они в Москве, на реках вавилонских. Оню Пальчиков отвез в дом князя Щенятева, а Оринушку с матерью – к боярину Морозову.

      – Не плачь, Онюшка, не плачь, сиротинушка, – утешала ее подруга, – мы с матушкой будем ходить к тебе.

      – Где уж нам, полонянкам, видеться! – грустно покачала головой горькая невеста горького жениха-колодника.

      – Нету, милая: добрый дядя, Пальчиков Семен Николаич, сказывал, что мы будем ходить друг к дружке.

      Через несколько дней бирючи трубили на площадях Москвы и возглашали:

      – Православные! Завтрея, по указу государя великаго князя Ивана Васильича всея Русии, на Красной площади, на лобныем месте, будут «вершить» хлыновских коромольников! Копитесь, православные, на Красную площадь!

      Москвичи и без приглашения рады были таким зрелищам. Какие у них были развлечения?.. Одни кулачные бои да публичные казни… Новгородцев уж давно «вершили», и москвичи скучали…

      – Ишь паря, глядь-кось, три «кобылы» в ночь соорудили… Но-но-но, кобылушки!

      – И три люльки высокия, качели… Вот качацца будут, таково весело!

      – Ведут! Ведут! – пронеслось по площади.

      Их действительно вели. Между москвичами виднелись на площади и некоторые хлыновцы. Они смотрят и тоже плачут.

      – Москва слезам не верит, – говорил кто-то в ответ.

      – На