На холмах Грузии лежит ночная мгла;

              Шумит Арагва предо мною.

      Мне грустно и легко; печаль моя светла;

              Печаль моя полна тобою,

      Тобой, одной тобой… Унынья моего

              Ничто не мучит, не тревожит,

      И сердце вновь горит и любит – оттого,

              Что не любить оно не может.

      Я вас любил: любовь еще, быть может,

      В душе моей угасла не совсем;

      Но пусть она вас больше не тревожит;

      Я не хочу печалить вас ничем.

      Я вас любил безмолвно, безнадежно,

      То робостью, то ревностью томим;

      Я вас любил так искренно, так нежно,

      Как дай вам Бог любимой быть другим.

      Что в имени тебе моем?

      Оно умрет, как шум печальный

      Волны, плеснувшей в берег дальний,

      Как звук ночной в лесу глухом.

      Оно на памятном листке

      Оставит мертвый след, подобный

      Узору надписи надгробной

      На непонятном языке.

      Что в нем? Забытое давно

      В волненьях новых и мятежных,

      Твоей душе не даст оно

      Воспоминаний чистых, нежных.

      Но в день печали, в тишине,

      Произнеси его тоскуя;

      Скажи: есть память обо мне,

      Есть в мире сердце, где живу я…

      Когда в объятия мои

      Твой стройный стан я заключаю

      И речи нежные любви

      Тебе с восторгом расточаю,

      Безмолвна, от стесненных рук

      Освобождая стан свой гибкой,

      Ты отвечаешь, милый друг,

      Мне недоверчивой улыбкой;

      Прилежно в памяти храня

      Измен печальные преданья,

      Ты без участья и вниманья

      Уныло слушаешь меня…

      Кляну коварные старанья

      Преступной юности моей

      И встреч условных ожиданья

      В садах, в безмолвии ночей.

      Кляну речей любовный шепот,

      Стихов таинственный напев,

      И ласки легковерных дев,

      И слезы их, и поздний ропот.

      Не множеством картин старинных мастеров

      Украсить я всегда желал свою обитель,

      Чтоб суеверно им дивился посетитель,

      Внимая важному сужденью знатоков.

      В простом углу моем, средь медленных трудов,

      Одной картины я желал быть вечно зритель,

      Одной: чтоб на