О нем напоминает солнце восходящее и заходящее:

      Его я вспоминаю во время каждого заката.

      Ниже Салы в расселине камней лежит

      Один убитый. То капает отмщенья кровь…

      Многие из нас шли сквозь жару полудня,

      Сквозь сумерки, а на рассвете

      Остановились – с острым железом,

      Клинками, однажды искривленными, извлеченными,

      Что сияли молнией.

      Они похожи на сон, испитый малыми глотками, или дремоту;

      И Ужас снизошел! И были рассеяны они.

      Мы месть свою вершили: из этих двух колен

      Погибла жалкая лишь горстка!

      Хоть клан Хузайль меч окончательно сломал свой,

      Как часто наш зазубривался на Хузайле!

      Рассветов сколько пало на лагерь их,

      А после резни хорошей пришли грабеж и с ним дележ, раздел добычи.

      Хузайль сожжен! Я сжег их! Я бесстрашен!

      Я неутомим, в то время как они устали,

      Чье копье испило первый глоток глубокий крови, и полюбило это,

      И вновь глубоко испило кровь неприятеля.

      Вином я клялся, что пока не будет подвиг совершен;

      Без всякого труда себя освободил от этой клятвы.

      Чашу протяни мне, наконец, двоюродный мой брат;

      Гнев за убитую семью меня опустошил.

      Мы протянули чашу им: в ней скрывалась Смерть в глотке вина;

      В осадке укрыты были Позор с Бесчестием вдвоем!

      Гиена насмехается над убитыми Хузайль!

      Волк клыки свои оскалил над тем, что от них осталось,

      Стервятники, отяжелевшие от пищи, раскачивают фургоны их,

      Мертвых топча и пытаясь взлететь,

      Но слишком тяжелы, чтобы летать.

      Ни разу шейх не умирал наш умиротворенный на своем ложе,

      Никогда не оставалась неотмщенной наша кровь.