Кончик трубки, направленный в инспектора острием рапиры, дернулся в последний раз и, отсалютовав, опустился. Харли отвернулся, разом теряя интерес.

      Это был удар. Сильный удар, нанесенный расчетливо, по открытой ране. Это была прямая угроза. Человек, подозреваемый в серийных убийствах, знал адрес полицейского, знал имя его жены и восьмилетней дочери, знал имя собаки, которого, скажем, не знал даже я, довольно близкий друг, бывавший в гостях у почтенного семейства. Если маньяку известно имя твоей дочери, испугаешься поневоле. И не важно, кто из этих двоих совершал убийства, лежащий в коме математик или эксцентричный художник с больной фантазией, решивший поразвлечься. Только сейчас я отметил, с каким вдохновением, с какой художественной завершенностью совершались убийства, каждый штрих, каждый жест – точно иллюстрация к трагедиям Шекспира! И хотя насильственная смерть – сама по себе вещь небанальная, невольно влекущая литературные аллюзии, здесь чувствовалась рука мастера, выставлявшего тело и декорации, как ставят натюрмортную композицию.

      – Довольно! – совсем тихо повторил Слайт и замолчал.

      – О, Роберт! – Пришла на выручку благовоспитанная Лиз. – Вы сказали, Маку лучше?

      – Миледи! – Харли поклонился ей, приложив к груди трубку. – Милорд! Мистер Коннерт! Сердечно рад встрече! Ему действительно лучше: он дышит самостоятельно и открыл глаза, он даже говорил со мной, прелестная Лиз, не волнуйтесь. Скорее всего, банальный передоз.

      – Он очнулся? – не выдержал Гаррисон, бросаясь обратно к палатам.

      Слайт лишь вопросительно поднял голову, потом перевел взгляд на констебля.

      – Так точно, сэр! – щелкнул каблуками полицейский. – Милорд плохо видел, но опознал мистера Харли по запаху одеколона; милорд сказал ему, – здесь констебль сверился с книжицей: – «Спасибо, Роб!» и что-то вроде «Все в порядке, ты успел, напиши!»

      – «Спасибо, что нашел меня, Роберт!» – презрительно