Рассвет и дождь. В саду густой туман,

      Ненужные на окнах свечи,

      Раскрытый и забытый чемодан.

      Чуть вздрагивающие плечи.

      Ни слова о себе, ни слова о былом.

      Какие мелочи – все то, что с нами было!

      Как грустно одиночество вдвоем…

      – И солнце, наконец, косым лучом

      Прядь серебристую позолотило.

      Летит паровоз, клубится дым.

      Под ним снег, небо над ним.

      По сторонам – лишь сосны в ряд,

      Одна за другой в снегу стоят.

      В вагоне полутемно и тепло.

      Запах эфира донесло.

      Два слабых голоса, два лица.

      Воспоминаньям нет конца!

      «Милый, куда ты, в такую рань?»

      Поезд останавливается. Любань.

      «Ты ждал три года, остался час,

      Она на вокзале и встретит нас».

      Два слабых голоса, два лица.

      Нет на свете надеждам конца…

      Но вдруг на вздрагивающее полотно

      Настежь дверь и настежь окно.

      «Нет, не доеду я никуда,

      Нет, я не увижу ее никогда!

      О, как мне холодно! Прощай, прощай!

      Надо мной вечный свет, надо мной вечный рай».

      За все, что в нашем горестном быту,

      То плача, то смеясь, мы пережили,

      За все, что мы, как слабую мечту,

      Не ожидая ничего, хранили,

      Настанет искупление… И там,

      Где будет кончен счет земным потерям —

      Поймешь ли ты? – все объяснится нам,

      Все, что мы любим и чему не верим.

      Ложится на рассвете легкий снег.

      И медленно редеют острова,

      И холодеет небо… Но хочу

      Теперь я говорить слова такие,

      Чтоб нежностью наполнился весь мир,

      И долго, долго эхом безутешным

      Мои стихи носились бы… Хочу,

      Чтоб через тысячи глухих веков,

      Когда под крепким льдом уснет, быть может,

      Наш опустелый край, в иной стране,

      Иной влюбленный, тихо проходя,

      Над розовым, огромным, теплым морем

      И глядя на закат, вдруг повторил

      Твое двусложное, простое имя,

      Произнося его с трудом…

                                           И сразу,

      Бледнее неба, был бы он охвачен

      Мучительным и непонятным счастьем,

      И полной безнадежностью, и чувством

      Бессмертия земной любви.

      Чрез