– Ты видел, пап? – спросил Сережа; он больше не обращался ко мне, и я тут же пожалела о том, что резко ответила ему, а после – сообразив, что он не услышал даже этого моего ответа, – о том, что вместо того, чтобы поговорить с ним, я обратилась к неизвестному голосу, который, как нарочно, именно в этот момент перестал засорять эфир своими повторяющимися вопросами и наконец замолчал.

      Папа Боря поднес микрофон к губам и сказал вполголоса:

      – Тихо, Сережка, давай молча проедем, после поговорим.

      После пряничной деревни спокойствие окружавшего нас поселка уже не казалось мне безопасным – на первый взгляд все выглядело совершенно нормально – светящиеся окна, припаркованные во дворах автомобили, но теперь мне как-то сразу бросилось в глаза отсутствие людей на улице – час был непоздний, но нигде, куда доставал глаз, не было видно ни одного прохожего – не играли дети, не бегали собаки, и не было на обочине привычных старушек с аляповатыми махровыми полотенцами, картошкой и сомнительными грибами в разнокалиберных стеклянных банках. Вокруг стояла какая-то настороженная, подозрительная тишина, словно за каждым углом, за каждым поворотом нас поджидало что-то нехорошее – и я была рада, что мы не идем пешком мимо этих замерших домов, а, напротив, проносимся мимо них со скоростью сто километров в час – слишком быстро для того, чтобы что-то могло остановить нас.