Рассказ дочери. 18 лет я была узницей своего отца. Мод Жульен
Читать онлайн книгу.
сходятся все ближе: мне больше не позволено сопротивляться, больше не позволено чувствовать. Мы едим в мертвенной тишине. Я настолько напряжена, что становлюсь еще более неуклюжей: проливаю питье, звякаю приборами по тарелке. Отец гневно хмурит на меня брови. Мне вдруг становится трудно глотать, и я бесконечно пережевываю пищу.
– Только слабые жуют подолгу. Глотая большие куски, ты заставляешь свой желудок работать, и это воспитывает твой характер и твою силу, – рявкает отец.
Оказывается, запрет на речь куда страшнее, чем я думала. Я чувствую, что заключена в крепости безмолвия, и с каждым днем ее стены сходятся все ближе
В юности он всегда успешно преодолевал придуманное им самим испытание – съесть шесть сваренных вкрутую яиц за то время, которое требовалось часам, чтобы пробить полдень. Но как я ни стараюсь, я не могу глотать.
– Ну все, довольно! – наконец вопит мать. – Убирайся! Иди заниматься!
Я не помышляю о самоубийстве лишь благодаря чудесному утешению, которое мне удается найти. Разговоры животных становятся противоядием к пустоте этого безмолвия. Корплю ли я над своим домашним заданием, занимаюсь ли ручным трудом, я втайне прислушиваюсь к непрерывной болтовне птиц в саду. Одна задает вопрос, другая отвечает, третья перебивает, а потом все они болтают вместе. Потом вдалеке подает голос собака… А потом внезапно все до одной собаки в деревне и вокруг нее включаются в общий гвалт.
Я пытаюсь разобраться, что означают эти пламенные дискуссии. Они начинаются с приватной беседы, тихого бормотания, то и дело взрываясь сильным, энергичным шумом, когда все животные говорят одновременно. То ли скотный двор где-то приветствует вновь прибывших? То ли конюшня радуется за кобылу, воссоединившуюся со своим жеребенком? Я думаю о Линде, сидящей за решеткой. Я уверена, она тоже усиленно вслушивается. Но, как бы я ни напрягала слух, я не слышу ее голоса в собачьем хоре. Может, как и мне, ей велено не разговаривать?
Разучивая на фортепиано «Двухголосные и трехголосные инвенции» Баха, я совершаю еще более волнующее открытие: оказывается, у музыки тоже есть свои разговоры. Правая рука начинает фразу, левая отвечает, правая снова перехватывает, левая идет следом. И потом так же, как животные, обе руки играют вместе. Я в восторге от этих диалогов. Я постепенно добавляю собственные импровизации, основанные на птичьем щебете, который слышу из сада: правая рука воспроизводит фразу из одной птичьей мелодии, левая играет стилизацию из ответа другой птахи. Я воспроизвожу их беседу как можно точнее, потом позволяю рукам свободно пробегать по клавиатуре, симулируя старательное следование нотам. Чтобы замаскировать свою уловку, я делаю вид, что разучиваю пьесу, которой мои родители не знают. Они не умеют читать ноты, и обмануть их не составляет труда.
Даже через несколько месяцев после этих периодов молчания мне трудно говорить вслух. Я заикаюсь и краснею. Я с трудом подбираю слова. Катастрофа происходит, когда по пути вниз со второго этажа мать тихо предупреждает