Понедельник. №8. Наталья Терликова
Читать онлайн книгу.
юстиции в Армении, большой любитель поэзии – занёс Илью в список «новичков» и представил медицинской комиссии. Комиссия определила вторую группу инвалидности. Это и не дало погибнуть. Правда, выглядел ужасно. Никто не верил, что дотянет до срока: живой скелет. Но, как ни странно, чувствовал себя счастливым: сидел на нарах, читал, писал. Почетный лагерник страны!
Годы-миражи…
Вокруг были интереснейшие люди, так что уже стал страшиться освобождения, новой, неизвестной жизни, в которой он никто и ничто.
И случилось событие исключительной важности: в ночь с 16 на 17 апреля 1965 года, на 29-м году жизни, заключенный Илья Бокштейн написал первые стихи – двадцать три коротеньких стихотворения, буквально по две, четыре, самое большее – восемь строк. Потом все забраковал. Оставил две строчки:
Скрипнула дверь. На пороге
обнял меня ночной ветер.
Потом дополнил:
Черная даль чуть светится
веером недотроги
озером у дорр-ооги.
Или, например, вот такое:
Где ты уснула?
Я могилу раскапывать стал.
Муравьи мне навстречу полезли.
О Боже! Дай мужества! Бездна открывала ему свои глубины…
Из лагеря вышел с характеристикой: «За время пребывания в заключении Бокштейн на путь исправления не стал, не осуждает своего поступка, считает, что осужден несправедливо…»
А. Радыгин пишет:
«Есть в лагерях некий ритуал: когда арестант выходит на свободу, надо попытаться, если арестант рассеян, запуган или безволен, заставить его пожать „на прощание“ руку кому-нибудь из тюремщиков, да так, чтоб все видели! Илюша Бокштейн был безобидным, незлобивым и безмерно рассеянным человеком, и, когда он выходил из зоны, начальство поручило именно Иоффе (все-таки „земляк“! ) вырвать у него рукопожатие. Толпа провожающих и кучка начальства замерли, когда Иоффе, улыбаясь, с протянутой рукой двинулся к Илюше. Бокштейн поднял недоумевающий рассеянный блеск своих могучих диоптрий: „Руку? Вам? Вы… предатель еврейского народа!“ И пошел сквозь ворота под торжествующий вой как евреев, так и антисемитов…»
После новых приключений, добровольной отсидки в психушке (чтобы собраться с силами – минимум слов, максимум идей) в душный летний день он снова оказался в любимой Москве.
Вот она – дома, церкви, башенки, каждую готов был обнять… Истина – в красоте, а поэзия – родной язык всей человеческой расы! – так думал вольноотпущенник Илья Бокштейн…
Какое-то время он ходил в литобъединение «Магистраль», потом в «Спектр», нечто вроде салона на частной квартире. Туда его приняли заочно. Руководитель, Ефим Друц, прочёл:
Я – еврей.
Не мадонной рожден,
Не к кресту пригвожден,
И тоски мне не выразить всей.
Цепи рода во мне,
Скорбь