В лесу царил предрассветный туман. Затухший костёр уже не разгонял утреннюю прохладу. Вся одежда на Бродяжнице отсырела. Крахт взирал на неё с насторожённостью и не выказывал желания подойти ближе.

      – Крахт? Наша Лана с тобой?

      Конь мотнул головой, как назойливых мух отгоняя от себя её слова, и нервно переступил с ноги на ногу.

      Продолжая звать Крахта по имени, Бродяжница медленно приблизилась. Он стоял смирно, на вороной шкуре поблёскивала серебром роса. Повинуясь внезапному порыву, Бродяжница обняла коня за могучую шею и прижалась лбом к огромной голове. Здесь, посреди глухого серого леса, она вдруг ощутила, насколько легче стало нести груз потери, разделив его с настолько же преданным Учителю существом. Она не сомневалась: Крахт понимал её мысли.

      Равнодушно щебетали утренние птицы в просыпающейся природе. У Крахта всегда была Лана, они скорбели вместе. Бродяжница горевала одна. Почему она раньше не знала, что боль легче переносить вместе с кем-то?

      Тем временем Крахт счёл приветственный ритуал оконченным и принялся по-тихому пощипывать плечо её кафтана. Бродяжница сбросила нелепую чувствительность. Осмотрев коня от морды до хвоста, она ублаготворилась. За исключением нескольких полу заживших царапин, спутанного хвоста и мириады колючек в гриве, Крахт оставался прежним. Громадным, мощным и, вместе с тем, невероятно грациозным в каждом своём движении. Отсутствие зимой специально заготовленного корма компенсировалось продолжительным и тёплым летом, полным сочных трав. Крахт излучал силу и здоровье. Охватив его одобрительным взглядом, Бродяжница вновь заговорила:

      – Я вижу, ты не очень-то скучал по неволе, а? – она потрепала его по холке, – так где же Лана? Ты отведёшь меня к ней?

      Кони Учителя не признавали узды и нехотя мирились с седлом. Доверившись кому-нибудь однажды, они легко подчинялись любому движению ноги и позволяли накинуть себе на шею свободный хомут, чтобы всадник мог удержаться верхом, но вместе с тем не причинил животному неудобства.

      Будто и впрямь разобрав человеческую речь, Крахт неохотно развернулся и проследовал вглубь леса, ни на мгновение не теряя невероятной горделивости, дивно выгибая шею и старательно выставляя шаг. Бродяжница уверенно шла слева от ставшего намедни её собственностью коня. Вот только чем-чем, а уж собственностью Крахт быть никак не мог, мешало врождённое свободолюбие. Бродяжница почитала свободу ещё острее, поэтому, пусть все