«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы. Алексей Букалов
Читать онлайн книгу.
в этой смиренной обители. Пленный танцмейстер, уединенный ее житель, в колпаке и в китайчатом шлафроке, услаждал скуку зимнего вечера, наигрывая старинные шведские марши, напоминающие ему веселое время его юности» (VIII, 33).
И вот здесь-то происходит кульминационная встреча, которая должна, очевидно, резко повернуть весь ход действия романа: «…красивый молодой человек высокого росту, в мундире, вошел в комнату» (VIII, 33). Так появляется новое действующее лицо – стрелецкий сын Валериан, имя которого повторяла в бреду Наташа. (В зачеркнутых строках черновой рукописи VII главы швед тоже называет юношу Валерианом340.)
Тут же выясняются давние отношения, связывающие обоих героев: «Ты не узнал меня, Густав Адамыч, – сказал молодой посетитель тронутым голосом…» (VIII, 33).
Д.П.Якубович в не изданной при жизни статье справедливо предположил, что «Валериан жил в этом же доме и теперь, вернувшись обратно (очевидно, убежав), прежде всего является к прежнему учителю своему и Наташи. Швед, очевидно, нужен как подсобное лицо – посредник. От добродушного Густава Адамовича (несколькими штрихами предвосхищающего Леммов и Карлов Ивановичей) герой может узнать, что произошло в его отсутствие, он же может быть употреблен как посредник в переписке или свиданиях героев»341.
Пушкин ярко передает неправильную русскую речь Густава Адамовича: «…Сдарофо, тофно ли твой сдесь. Садись, твой тобрий повес, погофорим» (VIII, 33). Процитируем вновь пушкинское семейное предание: «Дед мой, Осип Абрамович (настоящее имя его было Януарий, но прабабушка моя (в черновике: «но прабабушка моя, родом шведка…» – XII, 433) не согласилась звать его этим именем, трудным для ее немецкого произношения: шорн шорт, говорила она, делат мне шорни репят и дает им шертовск имя)», – сказано в «Начале автобиографии» (XII, 313, курсив Пушкина).
Сравним с лицейским анекдотом: И.И.Пущин, вспоминая открытие лицея, воспроизвел акцент старой императрицы немки Марии Федоровны: «Карош суп?»342
Позднее почти с таким же акцентом заговорит в «Капитанской дочке» начальник Петруши, читающий письмо старика Гринева: Поже мой! Тавно ли <…> а вот уш какой молотец! Ах, фремя, фремя!» (VIII, 292).
Тот же Д.П.Якубович, разбирая этот отрывок VII главы, обращает внимание на пушкинскую правку, «высоко поучительную для художников-реалистов. Она обнаруживает с почти наглядной очевидностью, как Пушкин старался представить себе изображаемое, постепенно воссоздавая, завоевывая воображением мелочи былой и нищей жизни, лично ему плохо знакомой обстановки. Здесь изумительная картина уточнения его поправок буквально напоминает работу переводчика, стремящегося с наибольшей добросовестностью передать на своем языке иностранный текст оригинала»343.
В качестве примера Д.П.Якубович приводит работу Пушкина над описанием жилища пленного шведа: «Сначала написано просто «В нижнем этаже дома». Затем предложение зачеркнуто и слово «жилье» заменено, более конкретным: «в тесной комнатке»,
Неизданный Пушкин. М.; Пг., 1923. С. 150. – Подробный анализ этого отрывка и особенно его «шлифовки» Пушкиным см. в статье
Пушкин. Исследования и материалы. Т. IX. Л., 1979. С. 282.