Я книжный червь и пьяный враль,

      а в мире празднуют верховность

      широкоплечая мораль

      и мускулистая духовность.

      Мне как-то понять повезло,

      и в памяти ныне витает,

      что деньги тем большее зло,

      чем больше нам их не хватает.

      На то, что вышел из тюрьмы,

      на то, что пью не по годам, —

      у Бога я беру взаймы,

      и оба знаем, что отдам.

      В ночи на жизнь мою покой

      ложится облачным пластом,

      он изумительно такой,

      каков, быть может, в мире том.

      Лижут вялые волны былого

      зыбкий берег сегодняшних лет,

      с хилой злобностью снова и снова

      люто плещут в лицо и вослед.

      Все пока со мной благополучно,

      профилю не стыдно за анфас,

      мне с самим собой бывает скучно,

      только если спит один из нас.

      А люблю я сильнее всего,

      хоть забава моя не проста, —

      пощипать мудреца за его

      уязвимые спору места.

      Ни тучки нет на небе чистом,

      а мне видна она вполне,

      поскольку светлым пессимистом

      я воспитал себя во мне.

      На днях печалясь, невзначай

      нашел я смуты разрешение:

      я матом выругал печаль,

      и ощутилось облегчение.

      На будущие беды мне плевать,

      предвидеть неизбежное – обидно,

      заранее беду переживать —

      и глупо, и весьма недальновидно.

      Насмешливость лелея и храня,

      я в жизни стал ей пользоваться реже:

      ирония – прекрасная броня,

      но хуже проникает воздух свежий.

      Тертые, бывалые, крученые,

      много повидавшие на свете,

      сделались мы крупные ученые

      в том, что знают с детства наши дети.

      Процессом странствия влеком,

      я в путешествие обычно

      весь погружаюсь целиком,

      а что я вижу – безразлично.

      Люди нынче жаждут потреблять,

      каждый занят миской и лоханкой,

      смотрится на фоне этом блядь —

      чистой древнегреческой вакханкой.

      Мне снился сон: бегу в толпе я,

      а позади – разлив огней,

      там распростертая Помпея,

      и жизнь моя осталась в ней.

      А если все заведомо в судьбе

      расписано, играется с листа,

      и мы – всего лишь гайки на резьбе,

      то лень моя разумна и чиста.

      Не мы плетем событий нить,

      об этом знал и древний стоик,

      а то, что можно объяснить, —

      уже усилия не стоит.

      Прислушавшись

      к оттенкам и нюансам,

      улавливаешь Божью справедливость:

      мы часто терпим горести авансом

      за будущую алчную блудливость.