Везде, где все несутся впрыть, —

      моя незримая граница:

      решая, быть или не быть,

      я выбрал быть, но сторониться.

      Судьба у большинства – холмы и сопки,

      в ней очень редки скалы или горы,

      зато у всех у нас на пятой стопке —

      о кручах и вершинах разговоры.

      Давая вслух оценки фактам,

      полезно помнить каждой личности,

      что такт ума с душевным тактом —

      две очень разные тактичности.

      Я не боюсь дурного слуха,

      не страшно мне плохое мнение,

      поскольку слушаю вполуха

      и мне противно вдвое менее.

      Слова пусты, напрасны знаки

      и всуе предостережения,

      когда подземный дух клоаки

      созрел для самовыражения.

      Мы к житейской приучены стуже,

      в нас от ветра и тьмы непроглядной

      проступила внутри и снаружи

      узловатость лозы виноградной.

      Мы не знаем хотя ни бельмеса,

      как устроены разумы наши,

      только разум крутого замеса

      мы легко отличаем от каши.

      Сегодня мания лечения —

      почти повсюдный вид недуга,

      творят искусные мучения

      душа и тело друг для друга.

      В мире много всякого всего,

      надобны ухватка и замашка,

      каждый – повар счастья своего,

      только подобрать продукты тяжко.

      Хотя окрестная история

      творит судьбе немало хамства,

      но личной жизни траектория —

      рисунок личного упрямства.

      Больших умов сижу промеж

      и жду с надеждой весть благую,

      но в каждой мысли вижу плешь,

      а то и лысину нагую.

      Не знаю в жизни я плачевней,

      чем то мгновение в пути,

      когда любуешься харчевней,

      а внутрь – не на что войти.

      Я с русской речью так повязан,

      любя ее ручьи и реки,

      что я по трем порою фразам

      судить могу о человеке.

      Поскольку мы в рутинном быте

      к волненьям склонны гомерическим,

      то в нем достаточно событий,

      равновеликих историческим.

      Обживая различные страны,

      если выпало так по судьбе,

      мы сначала их жителям странны,

      а чуть позже мы странны себе.

      Мои греховные уста

      в порывах радости и страсти

      лобзали разные места

      за исключеньем зада власти.

      Забрать меня в жестокие тиски

      еще покуда хвори не полезли,

      а приступы беспочвенной тоски —

      естественность пожизненной болезни.

      Найдется ли, кому нас помянуть,

      когда про нас забудут даже дети?

      Мне кажется, найдется кто-нибудь,

      живущий на обочине в кювете.

      Жизни