Лампочку в голове у меня

      розового – что ли – огня

      засвети, а потом

      всё обсудим вдвоем.

      Будет вечер и абажур,

      я с тобой посижу.

      Будет кот, а может быть, пёс,

      только не будет —

      правда, не будет? – слёз.

      Будет из Диккенса что-нибудь,

      из Андерсена что-нибудь,

      ресницы глаза закроют.

      Ты будешь сонная, томная,

      и розовую горящую

      лампочку

      я погашу

      и слово – то, настоящее,

      только тогда скажу.

      Нет, такого не может быть,

      чтобы сразу я стих написал,

      он во мне должен прежде пожить,

      чтобы выносил я, воспитал.

      Чтоб моей он потрясся судьбой,

      чтобы вихри ревели над ним,

      чтоб пустынь изнуряющий зной

      над стихом колыхался моим.

      Надо мною все это встает,

      как Медуза.

      Открою глаза, и вот —

      Муза.

      Руби, шахтер, пласт угля упорней,

      руби скорей и сильней:

      встает в твоей шахте, встает в твоей штольне

      фундамент Отчизны твоей!

      Под твоим молотком пала власть капитала.

      пробил свободы час.

      Больше железа, угля и стали

      для трудящихся масс!

      Уголь согреет, накормит голодных,

      уголь – наш Общий Дом,

      уголь – могущество войск народных,

      с ним к светлым дням придем!

      Не для паразитов, для собственной пользы

      течет сегодня твой пот:

      ждет и смотрит рабочая Польша,

      ждет молот, и трактор ждет!

      Шахтер, скорее, шахтер, смелее

      в грядущее наше иди,

      работай, сил своих не жалея,

      будь всегда впереди!

      Твоя навеки земля эта, знай же!

      Твой уголь, за уголь борись!

      Забже идет впереди, Забже

      ведет нас в социализм!

      Когда ты подрастешь, в Словацкого заглянешь

      и наконец до драм его дойдешь ты,

      то, все еще дитя, ты удивляться станешь:

      мол, почему нас не смущает то, что

      вот, например, Шекспир о бедствиях рассказы

      почти бесстрастно вел? Так почему же Лилле

      змей надо убеждать? И для чего здесь фразы,

      коль у трагедий вид почти идиллий?

      Послушай, внук: Марии Зарембинской

      и без неподпоясанной рубашки

      пришлось изведать ад неволи освенцимской —

      все: травлю псами, труд, бесплодный, тяжкий...

      на муки рабства обрекли Марию,

      ах, но свободной быть она не перестала;

      и сбрили волосы ей рыже-золотые,

      но яростность войны в глазах ее блистала...

      Внук, волосы ее остались