Лекция III

      Бедное человечество кочует по вокзальным плитам,

      Шапки-ушанки, платки, ватники, тулупы.

      Спит вповалку, поезда ждет. От дверей тянет морозом.

      Входят новые, стряхивают снег, прибывает грязи.

      Я знаю, не для вас это знание о Саратове или Смоленске,

      Что и к лучшему. Кто сумеет, пускай избегнет

      Состраданья, этой боли воображения.

      Так что не буду точен. Едва лишь обрывки, набросок.

      Появляются. Их четверо. Трое мужчин и женщина.

      Сапоги из мягкой кожи, первого сорта,

      Куртки из дорогих отрезов. Шагают уверенно, ловко.

      Ведут на поводке овчарок. Поглядите на нее,

      Широкую, чуть сонливую, недавно из-под мужика,

      Презрительно поглядывающую из-под бобровой шапки.

      Это ли не доказательство, кому принадлежит власть,

      Кто здесь получает награду? Идеологическую,

      Если кому так хочется. Ибо здесь ничто

      Не явлено, всегда переодето в ритуальные фразы,

      Хотя страх настоящий, а люди покорны,

      И там, откуда едут эти четверо, в снежной метели,

      Настоящая колючая проволока, лагерные вышки.

      На Конгрессе защитников культуры в Париже

      Весной тридцать пятого года мой товарищ-студент,

      Странствовавший по Европе, Гюнтер из Марбурга,

      Смеялся. Поклонник Стефана Георге,

      Он писал стихи о рыцарских доблестях

      И носил карманное издание Ницше.

      Ему предстояло погибнуть, может под Смоленском.

      От чьей пули? Одного из этих спящих?

      Надзирателя с овчарками? Зэка из-за колючки?

      Этой Нади или Ирины? Он ничего о них не знал.

      Лекция IV

      С действительностью что мы сделаем? В словах где она?

      Едва мелькнет и уже исчезает. Несочтенные жизни,

      Никогда не вспоминаемые. Города на картах

      Без лица во втором этаже дома на рыночной площади,

      Без них двоих в кустах у газового завода.

      Времена года возвращаются, горные снега, моря,

      Оборачивается синий шар земной,

      И молчат те, что бежали под артобстрелом,

      Припадали к сырой земле, чтоб она спасла,

      И те, кого увозили из дома на рассвете,

      И те, кто выполз из-под груды окровавленных тел.

      А я здесь, инструктор по делу беспамятства,

      Поучаю, что боль проходит (потому что боль – чужая),

      Мысленно продолжая спасать панну Ядвигу,

      Маленькую горбунью, библиотекаршу,

      Что погибла в бомбоубежище того большого дома,

      Считавшемся надежным, но обвалился,

      И никто не сумел дорыться сквозь пласты стены,

      Хотя много дней был слышен стук и голоса.

      И вот навеки, навсегда