Собрать бы письма от друзей, любимых,

      в одну большую книгу все их сшить.

      Да вот беда – уму непостижимо,

      но письма запрещается хранить.

      Ты получаешь письма и сжигаешь,

      солдатской повинуешься судьбе.

      И всё же неизменно оставляешь

      последнее в кармане при себе.

      Когда тоска, подобная дурману,

      вплотную к горлу приставляет нож,

      достанешь из нагрудного кармана

      письмо и всё сначала перечтёшь.

      Глядишь – румянцем расцветают щёки,

      и лёгкой, светлой делается грусть.

      И эти незатейливые строки

      порой запоминаешь наизусть.

      А то зимою на ученьях в поле

      иссякнут анекдоты, прочий вздор,

      и кто-то скажет: «Нам бы водки что ли!

      Или хотя бы развести костёр».

      И спички жжёт замёрзшими руками —

      так холодно, что челюсти свело,

      а ветер сразу задувает пламя,

      и спичек очень мало, как назло.

      Совсем замёрзли руки у бедняги,

      но развести огонь так и не смог

      и говорит: «Сюда б клочок бумаги!»

      А ты: «Ребята, у меня письмо».

      «Чего же ты молчал?!» Одно мгновенье —

      и пепел ветром в поле понесло.

      И вслед ему ты смотришь с сожаленьем,

      зато теперь товарищам тепло.

      3

      Письмо пусть не журавль, но синица.

      И ты конверт нетерпеливо рвёшь.

      Внутри него всего одна страница,

      корявый почерк… Чей? Не узнаёшь.

      Сначала – как положено вначале:

      «Как сам? Как командир – не очень крут?!»

      И вдруг: «А у твоей-то трали-вали

      теперь с другим, и даже подают

      на будущей неделе заявленье.

      Об этом я узнал из первых рук,

      о чем тотчас с великим сожаленьем

      счёл долгом сообщить тебе как друг».

      «Нашёлся друг!» – ты про себя воскликнул

      и прочитал ещё раз тот абзац.

      И тут дневальный что есть мочи крикнул:

      «Вниманье, рота! Строиться – на плац!»

      Ну что ж, любовь – любовью, служба – службой.

      И, не успев ещё тех слов понять,

      ты к комнате хранения оружья

      становишься оружье получать.

      Начкар1 торопит с лёгкою издёвкой:

      «Вы копошитесь! Я тут подожду!»

      И ты бежишь, с привычною сноровкой

      подсумок поправляя на ходу.

      Идёт доклад дежурному по части,

      уже темно и кружится снежок.

      И до тебя лишь здесь – и то отчасти —

      доходит горький смысл этих строк.

      Ты для неё стал лишь воспоминаньем,

      и тем ты только в этом виноват,

      что на два года отложил свиданье,

      тем виноват, что ты теперь солдат.

      Конечно же, история такая

      не редкость, это каждый