Вдоль Гегеля и Канта

      и вдоль хрустальных блюд

      шагает по серванту

      фарфоровый верблюд.

      С обложки вслед смеётся

      косматый Лев Толстой.

      Верблюд в него плюётся

      фарфоровой слюной.

      А на серванте стынут

      в пыли его следы.

      И как верблюд в пустыне,

      он может без воды.

      Пусть неприродно как-то

      и пусть не на песке,

      цветёт колючий кактус,

      посаженный в горшке.

      И, право, в целом свете

      нет жарче стороны.

      Палящим солнцем светит

      светильник со стены.

      И зной и холод злющий

      верблюд терпеть готов

      за счёт своих могучих

      фарфоровых горбов.

      И головой безрогой

      качает он своей.

      В ней копошится много

      фарфоровых идей.

      И не устанем хором

      мы повторять с тобой:

      ну что ж, что из фарфора —

      он всё равно живой!

      И мы его не бросим —

      не то чтобы хорош,

      а просто, если бросишь,

      то точно разобьёшь.

      Луи Шестнадцатый, король,

      на лбу натёр мозоли,

      пока решал, какую роль

      сыграет на престоле.

      Король решил: негоже зря

      просиживать рейтузы.

      Решил – и покорять моря

      отправил Лаперуза2.

      В пять сотен тонн фрегат «Буссоль»3

      был водоизмещеньем.

      Фрегат надёжен, но король

      измучился сомненьем.

      Порой бриошь4 водой запьёт,

      лежит с набитым пузом,

      и мысль покоя не даёт:

      А что там с Лаперузом?

      И всё ж, тщеславья не тая,

      он тешился мечтою:

      Да будет Франция моя

      владычицей морскою!

      Но год за годом нет вестей

      от графа Лаперуза.

      Нашли останки кораблей

      в морях у Санта-Круза.

      И каждый истинный француз

      оплакивал