101-й километр. Очерки из провинциальной жизни.. Максим Осипов
Читать онлайн книгу.
оттого и попадают в затруднительные положения.
Врач тоже не понимает, в какой роли находится: то ли он что-то решает, то ли так, должен высказать мнение. В теории лечащий врач – участковый, но он служит в основном для выписывания рецептов и больничных листов, часто пьет и презирает работу и себя самого. (Чехов в записных книжках называет уездного врача неискренним семинаристом и византийцем, это не вполне понятно.) Участковый врач давно отвык принимать решения («да» и «нет» не говорите, черный с белым не берите) и обращается с больным так: «Сердце болит при быстрой ходьбе? А куда вам торопиться?» Как ни странно, такой ответ устраивает.
Не хватает не больниц, не лекарств – нет линии поведения, нет единой системы апеллирования к источникам научного знания, нет системы доказательств и нет потребности в этой системе. Конечно, кое-кому удается помочь, каждый раз как бы случайно. Важно ведь именно превращение искусства в ремесло – в этом и состоит прогресс. А так – да мало ли что вообще в стране делают? Вот недавно в Петербурге женщине пересадили легкие – можно ли сказать, что у нас делают пересадку легких? В каких-то отношениях ситуация безнадежнее, чем в экваториальной Африке: туда, где нет ничего, можно кое-что привезти – лекарства, аппаратуру, врачей, и они, глядишь, там приживутся, что-то появится, а у нас – развитое законодательство, которое все эффективнее защищает нас от перемен к лучшему. Сколько человеку жить, надо ли бороться с болезнью всеми известными способами, решает не сам человек, а начальство (например, официальное противопоказание к вызову нейрохирургической бригады – возраст старше семидесяти лет), потом все кричат: «Куда только смотрит государство!» А государство – это милиционеры, что они понимают в медицине? Они и не могут иначе ее оценить, как по числу посещений, продолжительности пребывания в стационаре, количеству «высокотехнологичных» исследований и т. п. В общем, до революции в Тульской губернии был лишь один писатель, теперь их – три тысячи.
«Да кому мы нужны?» – говорит нестарая еще женщина, она перестала принимать назначенные мной мочегонные и вся отекла. – «Себе самой, родным». Машет рукой: «Вот в советское время…»
Отсутствие людей, способных выдерживать линию – в лечении больных, в разговоре, в самообучении, – заметно не только в районном городе, но и в областном, и в Москве. Недавно мы с коллегой были в двух главных областных больницах, одна – победнее – нам скорее понравилась (врачи тяжело работают, читают медицинские книги – к сожалению, только по-русски), другая же совсем не понравилась. Обе больницы, кстати, judenfrei, что лечебным учреждениям не идет (гибель отечественной медицины так и начиналась – с дела врачей; массовая эмиграция, уход активных людей на западные фармфирмы – все это было потом). Доктор Люба, красотка с длиннющими ногтями («Мы – клинические кардиологи», то есть делать ничего не умеем), ждет, что ее через год станут учить катетерной деструкции аритмий. Министр, сам не зная того, цитирует Сталина: