У развилки центральной дороги, проходящей между корпусами, мы прощались: ей направо, мне налево.

      – Что вы сейчас будете делать? – спросила Кэт, когда я, наклонившись (она была на голову ниже меня), поцеловал её в щечку. Нацеловались мы уже весь вечер в лодке, и потом, стоя на песке на берегу в последнем уходящем свете солнца под тусклыми ещё фонарями. Теперь фонари освещали и аллею, и дорогу и многочисленные квадратики окон в корпусах санаториев.

      – Я сейчас буду писать свой дневник, – ответил я.

      – Дневник?.. – Лицо Кэт выразило удивление и – как мне показалось – неприятное удивление. – Вы пишете дневник? —

      – Да, почти ежедневно, по настроению. —

      – Вот как!.. И я тоже присутствую в вашем дневнике? —

      – Да. Может вам это неприятно? —

      Она рассмеялась принужденным недолгим смехом.

      – Это смотря по тому… Конечно, вы когда-нибудь покажете мне ваш дневник? —

      Я пробовал отнекиваться. Но Кэт так настаивала, что в конце концов пришлось согласиться и пригласить её на следующий вечер ко мне в комнату, когда уйдут мои жильцы, а в комнате было еще двое отдыхающих. Комната на четверых. На следующий день мы сидели на балконе-лоджии – вышли из нашей комнаты и читали мои записи.

      Потом я услышал большой рассказ про её жизнь. Кэт так прониклась доверием, после прочтения описаний моих – о природе и людях курортного местечка, что рассказала многое откровенно, ничуть не боясь, что я что-нибудь опошлю из её рассказа-биографии.