Когда вблизи колен Киприды

      Ласкался мой усталый взгляд,

      Я вспоминал ехil[3] Аиды

      И Клеопатры живый яд…

      Прах поэтических плеяд,

      Любви, презревшей мощь преград.

      Я с миром жил

      И долг вложил

      В деяние святое —

      На поприще,

      Мне отведённом.

      Умру я так же тихо, как и жил,

      И взора к року своему не привлекал в изгнанье…

      Но стих мой будет жить, хоть я уйду,

      Так не познав при жизни должного признанья.

      Довольно я познал суровость…

      Но Бог! Тебя ли не любить?

      И всё ж забудь молитвы робость,

      Как я сумел Тебя забыть…

      Её случайные черты,

      Разгладившись, уже не тронут…

      Позабывая их, как случай,

      Пустой и неудачный к жизни.

      Повезло —

      Меньшее зло

      Души коснулось

      И обернулось

      Лёгким безумием.

      И не мешая

      Долгим раздумьям,

      Дух совершая,

      Свет проливая,

      Мир объясняя.

      В уединении —

      Тоже в терпении…

      Так вот, не плача,

      Трудность-задача

      Скоро решится.

      Полумуслим, полуславян,

      Я был притворный христианин.

      К магометанам не стремился,

      И Дух мой втайне озлобился.

      Не знал, к каким Богам примкнуть,

      Кому молиться… В долгий путь

      Меж тем сбираясь, всё же с нетерпеньем

      Избрал несвязанный коан —

      Сей путник верный, но обман

      Опять же, только с намереньем.

      Но мне Закон – прозрачный Будда.

      Уже страданьем восхожу,

      В посте болезненном сижу,

      Так предаваясь жажде чуда,

      И я, гремящими костьми

      Поднявшись с ложа, ковыляю

      К трапезе жидкой, обнимаю

      Руками, будто бы плетьми,

      Отжатый сок сырой моркови.

      Скажите, Лула, Вам ли лгать?

      Для мусульманина порою

      Есть повод долгожданных встреч