Урусевский. Калатозов,

      это ваши журавли

      взмыли выше бомбовозов,

      взмыть России помогли.

      Мы, поэты-журавлята,

      дети этих журавлей,

      тоже взмыли – кто с Арбата,

      кто с ветвей тайги моей.

      Без указки бесполезной

      пробивали наугад

      ржавый занавес железный

      крылья дерзких журавлят.

      Но когда Чухрай Григорий

      дал Феллини главный приз,

      от опасных аллегорий

      дурократы напряглись.

      И Тарковский, знаменитым

      став ценой клевет, опал,

      журавленком, влет подбитым,

      рядом с Буниным упал.

      Я не мастер искушенный,

      но надеюсь все равно.

      Я – Христос неразрешенный,

      журавленок я в кино.

      Но не старилась нисколько

      запрещенка – видит Бог.

      Герман выжил и Аскольдов,

      вот проверка тех дорог!

      Столько в мире потрясало

      то, что косят наяву

      в сновиденье комиссара

      вымечтанную траву.

      По Лос-Анджелесу, Каннам

      мы косили на песке

      и шагали по экранам,

      как шагали по Москве.

      Все народы на планете —

      это целое, одно.

      Потому и нет на свете

      иностранного кино.

      Павших мы не уступаем,

      и мы верим наперед

      в то, что выплывет Чапаев

      и Бодров продышит лед!

      Ты скачи, скачи, коляска,

      лестницей потемкинской.

      Кто там – аж дрожит Аляска —

      поднял крик потомственный?

      Эта лестница музейна.

      Может, зажданный давно,

      там, в коляске Эйзенштейна,

      гений будущий кино?

      Если пошлость на афише,

      верьте в русских журавлят.

      Поднимите взгляды выше —

      журавли еще летят!

      Обожествлять не надо даже Бога.

      Он тоже человек – не царь земной,

      а лжи и крови так на свете много,

      что можно вздумать – он всему виной.

      Не сотвори из родины кумира,

      но и не рвись в ее поводыри.

      Спасибо, что она тебя вскормила,

      но на коленях не благодари.

      Она сама во многом виновата,

      и