Сейчас:

      Для всякого пишущего человека не секрет, что создание литературного текста процесс кропотливый и крайне изнурительный. И дело здесь отнюдь не в сочинении некой увлекательной истории или монотонном наборе ее на компьютере, нет. Перво-наперво автор должен хорошенько все продумать, свести, так сказать, концы с концами. А для этого необходимо разбираться в том, о чем пишешь. Это касается не только основной сюжетной линии, но и второстепенных событий, прочих мелочей, а в особенности психологии персонажей. Без такого рода знаний и, желательно, еще опыта, максимум чего автор сумеет достичь, так это состряпает нелепый бульварный романчик, жалкую однодневку, пестрящую карикатурами, шаблонами и роялями в кустах и годную для чтения только если в метро или на курортах.

      И вот в случае с используемыми мной жанрами несложно догадаться, что у большинства авторов попросту нет возможности обзавестись нужным опытом, и это как бы загоняет их в своеобразный творческий тупик. Приходится всеми мыслимыми и немыслимыми способами выкручиваться, чтобы получить хотя бы примерное представление о том, о чем собираешься написать. Вообще, считаю, что писать по наитию дело абсолютно бессмысленное: в лучшем случае можно пересказать то, что вычитал в других книгах или увидел в кино, а в худшем – выдать такую белиберду, которой прямая дорога в печь.

      Именно эта неразрешимая проблема в свое время вынудила меня скитаться по всевозможным притонам и общаться с личностями, которых обычные люди всеми способами пытаются избегать. Я же, напротив, с жадностью постигал культуру и саму бытность этих маргиналов от нравственности, этих подгнивающих аутсайдеров. Я впитывал их тошнотворные, а вместе с тем поразительные рассказы, как впитывал их самих – начиная с внешности и характера и заканчивая бесценным жизненным опытом. И все ради того, чтобы как можно правдоподобней отобразить их на бумаге, целиком или частично скопировать их реальность, переместив ее в мои истории.

      По той же причине я иногда пугал случайных знакомых так называемой игрой в маньяка. Мне была интересна природа страха, как и безумия, отчаяния или всепоглощающей ярости. Нет, я знал, что испытываю, когда чего-то пугаюсь или на кого-то злюсь, но это было совсем не то. Мне хотелось увидеть, как оно выглядит со стороны – спущенное с цепей разума, готовое преступить границы морали и даже человеческой жизни.

      Устав от бутафорских смертей, больше всего я мечтал лицезреть настоящее убийство.

      Идеи кричали и рвались наружу, а мне требовались новые впечатления.