Упала ночь горячей тенью.

      Еще местами небосклон

      Кровавой розой и сиренью

      Сквозь сумрак ночи напоен.

      Но всё властней, всё горячее

      Объемлет жаждущая тьма

      Садов роскошные аллеи,

      Селений скудные дома.

      Уже крылом ее одеты

      Престолы грозные вершин.

      На дальней башне минарета

      Сзывает верных муэдзин.

      И голос дикий и унылый

      Средь виноградников густых

      Звучит уверенною силой

      Из глубины веков седых.

      И сердце грустное тревожит

      Наивной веры торжество,

      Что нету Бога, кроме Бога,

      И Магомет – пророк его!

      Нежная былинка тихо задрожала

      Ночью под землею раннею весной.

      Смерть над ней склонилась, смерть ее позвала,

      И взошла былинка в миг тот над землей.

      Дивными звездами небо шевелилось,

      Раскрывались почки, радуясь весне,

      Зашептала травка: где же смерть сокрылась?

      Засмеялись звезды в темной глубине.

      Седая изморозь ложится на траву[13].

      Так холодно в лесу, так тихо по утрам.

      И так не верится, что были наяву

      Весеннее тепло, цветы и птичий гам.

      Хоть неба синего бессмертная весна

      На смену дней с улыбкою глядит,

      Лесная чаща ей не верит и грустна,

      Вся обнаженная, застывшая, молчит.

      И только мертвый лист, сорвавшись с высоты,

      Порою шепчется с кустарником сухим:

      Быть может, вечен мир, но где же я и ты?

      Быть может, вечен мир, но мы прошли, как дым.

      Перед грозою

      В лесу тревога:

      Шумят деревья,

      Пылит дорога,

      Трепещут травы,

      Дрожат былинки,

      Сухие листья

      Вниз по тропинке

      С горы сбегают,

      Спешат, теснятся.

      Жизнь потеряли,

      А бурь боятся.

      Там, в тени речного сада,

      В полумгле зеленых вод

      Бледнолицая наяда

      Косу длинную плетет.

      Расплетает, заплетает,

      И коварна, и грустна,

      Гостя в омут поджидает,

      В пышный сад речного