Сталинград. Том четвёртый. Земля трещит, как сухой орех. Андрей Воронов-Оренбургский
Читать онлайн книгу.
так назвал на допросе. Думал плохим словом обозвал собака…А спросить не у кого, понимаеш-ш?
– Гордись. Это тебе комплимент от него был. Тот герой…какой надо герой. Ни пыток, ни смерти…ничего не боялся. За равноправие, за свободу своего народа боролся с врагами.
– Как наш Хочбар!
– Может, и так. Короче, наш человек.
– Коммунист?
– Почти.
– Жалко, что нэ успэл вступить в партию.
– Ладно, проехали, брат. У тебя комиссар Черяга уже проводил политбеседу с бойцами?
– Так точно.
Они прибавили шагу. В голове эшелона тускло мелькнули сигнальные лучи фонарей, послышались приглушённые голоса дежурных офицеров.
– Готово-о! Караулы снять!
– Всем по вагонам!
– Ни пуха, ни пэра! И, чтоб все бомбы мимо! – повернулся он к Воронову, и они ударили друг друга лёгкими товарищескими хлопками.
– К чёрту! И тебе не хворать. – Арсений ухватился за железную скобу.
– Да, только уговор, Иваныч. Никому об этом…Нэ надо!
– Лады. Замётано, брат.
…Паровоз окутался молочными парами, лязгнул стальными сочленениями, сизый дым с огненными искрами вырвался из трубы и эшелон, натружено дёрнувшись, отдуваясь всё чаще и чаще, стал быстро набирать ход.
Глава 2
Разговор с Арсением Ивановичем отчасти ослабил узел перекрученных нервов, причесал лохматые мысли, но желанного покоя не дал, вконец прогнав его, – в глазах ни капли сна. Мысли теперь скитались в далёких горах, мчались по каменистым тропам, минуя мрачные ущелья и пропасти, к родным дымам Урады, к деревянному крыльцу родительской сакли. Мысли, как и кони в табуне, были разных мастей. Чёрные, тёмные – о болезни, о смерти близких – он гнал от себя жгучей плёткой, но чем сильнее замахивался, тем большим огнём хлестало его по душе худое предчувствие, тем больнее сжималось и ныло сыновье сердце. В такие ночные минуты раздумий, он с радостным облегчением принимал беспамятство окопного сна, лишь бы отдалить тот момент, когда вернётся сознание и властно напомнит о дурном…
Такими предчувствиями-думами о родных, почитай жил любой фронт, любой солдат, до прибытия полевой почты, которая либо развеяла душевную хворь, либо подтверждала худшие опасения. А потому солдаты с радостью и суеверным страхом вскрывали письма из дому, – кто знает, какие вести, поведают ему на сей раз немые, бегущие строчки…Были и такие, кои заполучив из рук «почтаря» заветный треугольник со штемпелем, уходили, сторонясь чужих глаз, подолгу не решались вскрывать письмо; принюхивались к нему, шептали сокровенные слова защиты, будто незримый покойник уже ютился в оставленном ими далёком доме…И письмо, отправленное живыми, несло с собой его васильковый трупный запах.
Рука Магомеда сама потянулась к наградному карману, извлекла последнее из дома письмо. Сквозь мятые, подмоченные дождём строки его – ощутимо дышала бесконечная родительская любовь, плохо скрытые тревога и беспокойство за него, и горькая грусть долгой разлуки.
Написаны они