Крестьяне настоялися,

      Крестьяне надрожалися.

      (Откуда только бралися

      У коршуна налетного

      Корыстные дела?)

      Без церкви намолилися,

      Без образа накланялись!

      Как вихорь налетал —

      Рвал бороды начальничек,

      Как лютый зверь наскакивал —

      Ломал перстни злаченые…

      Потом он кушать стал.

      Пил-ел, с попом беседовал.

      Я слышала, как шепотом

      Поп плакался ему:

      – У нас народ – всё голь да пьянь,

      За свадебку, за исповедь

      Должают по годам.

      Несут гроши последние

      В кабак! А благочинному

      Одни грехи тащат! —

      Потом я песни слышала,

      Всё голоса знакомые,

      Девичьи голоса:

      Наташа, Глаша, Дарьюшка…

      Чу! пляска! чу! гармония!..

      И вдруг затихло все…

      Заснула, видно, что ли, я?..

      Легко вдруг стало: чудилось,

      Что кто-то наклоняется

      И шепчет надо мной:

      «Усни, многокручинная!

      Усни, многострадальная!»

      И крестит… С рук скатилися

      Веревки… Я не помнила

      Потом уж ничего…

      Очнулась я. Темно кругом,

      Гляжу в окно – глухая ночь!

      Да где же я? да что со мной?

      Не помню, хоть убей!

      Я выбралась на улицу —

      Пуста. На небо глянула —

      Ни месяца, ни звезд.

      Сплошная туча черная

      Висела над деревнею.

      Темны дома крестьянские,

      Одна пристройка дедова

      Сияла, как чертог.

      Вошла – и все я вспомнила:

      Свечами воску ярого

      Обставлен, среди горенки

      Дубовый стол стоял,

      На нем гробочек крохотный

      Прикрыт камчатной скатертью,

      Икона в головах…

      «Ой плотнички-работнички!

      Какой вы дом построили

      Сыночку моему?

      Окошки не прорублены,

      Стеколышки не вставлены,

      Ни печи, ни скамьи!

      Пуховой нет перинушки…

      Ой, жестко будет Демушке.

      Ой, страшно будет спать!..

      «Уйди!..» – вдруг закричала я,

      Увидела я дедушку:

      В очках, с раскрытой книгою

      Стоял он перед гробиком,

      Над Демою читал.

      Я старика столетнего

      Звала клейменым, каторжным.

      Гневна, грозна, кричала я:

      «Уйди! убил ты Демушку!

      Будь проклят ты… уйди!..»

      Старик ни с места. Крестится.

      Читает… Уходилась я,

      Тут дедко подошел:

      – Зимой тебе, Матренушка,

      Я жизнь свою рассказывал.

      Да рассказал